В конце 1990-х я переводила статью Ричарда Тарускина «Шостакович и мы» для книги Людмилы Григорьевны Ковнацкой «Шостакович: между мгновением и вечностью» [4]. Было нелегко. Сложные слова не в счет; круг идей, имен, явлений был огромен; в нем было немало незнакомцев, как незнакомы были маршруты, которым следовала мысль автора, и проявлявшие работу этой мысли конструкции предложений. Last but not least — надлежало хотя бы попытаться передать риторическую убедительность и не утяжелить авторскую иронию.

Речь не о том, насколько мне все это удалось четверть века назад, а о том, что мне повезло таким способом подключиться к текстам Тарускина. В дальнейшем еще не раз мне выпало счастье переводить (в том числе устно — лекцию о цензуре в 2006-м в Санкт-Петербургской консерватории) и редактировать переводы его текстов [1].

В этом процессе завораживало более близкое и тесное общение с работами Тарускина; возможность пройти его исследовательский маршрут: следить, как рождается мысль, как автор снаряжает ее в дорогу, собирая факты и тексты, явления и их интерпретации его предшественниками; как он все это не спеша, критично, обсуждает, с кем и как спорит, что берет с собой, что отвергает; как по пути заходит в соседние или, казалось бы, далеко лежащие сферы философии, филологии, интеллектуальной истории, культурологии, социологии, антропологии; как добывает все новые аргументы; как порой достает «из рукава» неожиданную деталь, блестящую догадку; как приводит нас к цели, к выводам, нередко ошеломляющим. Собственно, в такой тесный контакт и нужно входить с текстами, перевод просто делает эту процедуру обязательной; другой вопрос, все ли тексты ее выдерживают. С текстами Тарускина так происходит всегда. И всегда наступает момент, когда автор устанавливает связь больших идей, глобальных концепций с конкретным музыкальным фрагментом: головокружительный спуск с космического уровня обобщений — к произведению, разделу формы, мотиву, такту — и обратно; как в тех поражающих воображение видео, где ты проходишь от планетарного масштаба к атому — или наоборот: zoom in, zoom out.

В 2000-е я познакомилась с Тарускиным, мы были друзьями. Он оказал мне честь и вошел в консультативный совет журнала «Opera musicologica» и в редакционную коллегию книжной серии «Studies in the History and Sociology of Music» издательства «Academic Studies Press». Мы встречались на конференциях — от Чикаго до Вильнюса, я участвовала в конференции «After the End of Music History» в его честь в Принстоне и в честь 20-летия книги «Defining Russia Musically» в Рочестере. Драгоценная переписка; прогулки по Петербургу и Репино; поездка в Даугавпилс, где в далеком прошлом жили его родители; старый чемоданчик — кажется, времен его стажировки в Московской консерватории, — привезенный им в Петербург, и в нем три комплекта «Оксфордской истории музыки»; походы в Мариинский театр — оба раза на Римского-Корсакова; его знание музыки насквозь, на слух, во всех возможных версиях, от черновиков до редакций; его необъятная и точная память (вспоминаю, как они со Стивеном Уолшем, сидя в кафе на Загородном, обменивались репликами, непринужденно уточняя, на какую страницу какого тома и примечание к какому письму они ссы­лаются); список литературы для музыковедов-аспирантов в Беркли (среди которых была наша общая ученица) на шестидесяти страницах, тысяча с лишним пунктов; его место в первом ряду на любой конференции, где он всегда слушал внимательно, до конца, и обязательно задавал вопрос, чтобы поддержать докладчика, — это много, но это совсем, невозможно мало, когда больше уже не будет.

Его уход — одна из трагедий этого года.

Ощущения, что ты живешь в «Присутствии великолепия» («Magnifica presenza»), используя название фильма Ферзана Озпетека, больше нет — на этом месте разверзлась зияющая пропасть. И боль от этого еще сильнее потому, что она едва ли будет осознана в России. Ричард Тарускин — это музыкознание, которое мы пропустили.

Как минимум три десятилетия — 1990-е, 2000-е, 2010-е — он был рядом; его книги выходили на английском, были доступны; он привозил их и дарил Санкт-Петербургской и Московской консерваториям; он выступал здесь с лекциями, участвовал в конференциях, читал русские книги и журналы, был готов к диалогу, к дискуссии, к поле­мике («Я привык к негативным комментариям» — гласил заголовок интервью 2011 года [2]). Ничего этого, за редким исключением, не случилось. Ни одна из его книг не издана на русском, даже полностью переведенная «Defining Russia Musically» (Historical and Hermeneutical essays, 1997) — веха в исследованиях по русской музыке: ни двухтомник о Стравинском («Stravinsky and the Russian Traditions: A Biography of the Works Through “Mavra”», 1996), ни «Text and Act» об исполнительстве в век Early Music («Text and Act: Essays on Music and Performance», 1995), ни пя­титомная «Оксфордская история музыки» («The Oxford History of Western Music», 2005), ни четыре книги эссе и текстов докладов и лекций (пятую он не успел увидеть в печати, она готовится к выходу): The Danger of «Music and Other Anti-Utopian Essays» (2008), «On Russian Music» (2008), «Russian Music at Home and Abroad: New Essays» (2016), «Cursed Questions: On Music and Its Social Practices» (2020). Не состоялась сколько-нибудь масштабная научная дискуссия. Читать Тарускина в оригинале способны немногие.

В рецензии на перевод статей Карла Дальхауса Михаил Мищенко писал о том, как история повторяется, и сегодня у нас нет статей и книг Тарускина, как раньше не было статей и книг Дальхауса: «Наше музыковед­ческое сообщество в целом питает необъяс­нимую нелюбовь к трудам этого ныне здрав­ствующего американского коллеги, не от­давая себе отчета в том, что у него-то и есть продолжение Дальхауса, пусть даже в виде полемики с ним» [3]. Читая Дальхауса, замечает Мищенко, «надо помнить, что его труды — уже история, с тем чтобы нам в ближайшем будущем не пришлось осваивать — снова наспех, снова опаздывая — тот путь, что музыкальная наука прошла за немалые тридцать лет после Дальхауса» [3]. Впрочем, освоение тридцатилетнего пути едва ли произойдет в ближайшем будущем; мы уже опоздали.

Тарускин олицетворял так называемое новое музыковедение; ему пришлось и отвечать за него целиком, в том числе за несопоставимые с его трудами и профанирующие их публикации разнообразных авторов. Можно строить гипотезы о том, почему новое музыко­ведение не было не только принято, но и освоено в России, — при том, что возникло оно тогда, когда в России могло бы появиться собственное новое музыковедение: в сере­ди­не 1980-х. Одной из причин остается трав­ма 1949 года, с судами над музыковеда­ми, да и окружающих лет — травма не прого­воренная и не преодоленная, вошедшая в плоть и кровь нашей профессии. Потому социология могла существовать только в версии «вульгарного социологизма», а от идеологии следовало укрыться в более безопасной нише целостного анализа. Здесь не было места для «The Danger of Music» и «Сursed Questions». Найдется ли оно и когда?

В заключение хочу привести аннотацию, которую я написала к выходу книги «Russian Music at Home and Abroad» [5]; как мне представляется, сегодня ее более чем уместно повторить: «Книгу Ричарда Тарускина не воспринимаешь как книгу другого о своей музыке, хотя именно его взгляд со стороны часто кардинально меняет перспективу. И дело не только в искреннем сочувствии автора, которое читается в самых иронических пассажах, но в том, что Тарускин со всем пылом сражается за то, чтобы подход к русской музыке — как изнутри, так и снаружи — более не определялся в первую очередь ее “инакостью” и исключительностью, за возможность рассматривать ее как часть единой западной культуры».

Список источников

1. Тарускин Р. История чего? / пер. с англ. О. Пантелеевой // Opera musicologica. 2010. № 4 (6). С. 4–16.
2. Манулкина О. Б. Ричард Тарускин: «Я привык к негативным комментариям». OpenSpace архив. 11. 11. 2011. URL: http://os.colta.ru/music_classic/events/details/31783 (дата обращения: 06.08.2022).
3. Мищенко М. П. Музыкально-историческая теоло­гия Карла Дальхауса // Музыкальная академия. 2019. № 4. С. 207–212.
4. Шостакович: между мгновением и вечностью. Документы. Материалы. Статьи / ред.-сост. Л. Г. Ковнацкая. СПб. : Композитор. 2000. 920 с.
5. Taruskin R. Russian Music at Home and Abroad. Berkeley : University of California Press. 2016. 560 p.