Марина Рахманова оставила нас 19 июля 2022-го, в год своего 75-летия. Это случилось не скоропостижно, но неожиданно — и жестокую спонтанность ее ухода мы продолжаем переживать и вряд ли осознаем до конца в ближайшее время.

На протяжении прошедших четырех лет Марина Павловна находилась в состоянии непрерывного взаимодействия с болью тела — ее превозможения, отрицания, прия­тия. И до последних своих недель Марина не оставляла попечений о работе. В эти годы был почти полностью разобран архив Юрия Буцко, отсканированы сотни листов партитур, словесных документов, изобразительных материалов; подготовлены к публикации книги «Юрий Буцко: свидетельства жизни» (ныне находится в печати) и «Русское православное церковное пение в XX веке: советский период (1943–1988)» (серия «Русская духовная музыка в документах и материалах», том IX, книга 2). Продолжалась работа над ранее завершенным в рукописи огромным корпусом материалов «Н. А. Римский-Корсаков в свидетельствах его жизни и творчества. “Пролегомены” к “Энциклопедии Римского-Корсакова”» (2018), над начатыми в октябре 2021 года комментированием и подготовкой к публикации трехтомных «Воспоминаний» Т. Н. Ливановой. Остались неизданными развернутые разделы, предназначенные для томов «Истории русского искусства»1.

Остались в рукописях и статьи: «Н. Д. Ус­пенский и И. А. Гарднер: преодолевая границы» для сборника «Русское Зарубежье»; полностью готовая к печати «Загадка “Чина”» (о манускрипте духовного песнопения, найденном в архиве Д. Б. Кабалевского); исследования, посвященные ливановским мемуарам, — «Портреты современников» и «Места, времена, наблюдения» (название рабочее, текст оставлен в стадии редактуры).

Фото: Денис Рылов

Никогда за эти годы, независимо от тяжести физического состояния, Марина не позволила себе предположений о том, сколько ей осталось. Старинная максима «когда мы есть, то смерти еще нет», постепенно превратившаяся в расхожую фразу, в данном случае получила буквальное воплощение. Жизнь продолжалась, привычная в обилии своих впечатлений, с пристрастным вниманием к со­бытиям искусства, к выставкам, книгам, концертам, музыкальным записям, с жадным интересом к новому — оригинальному и никогда ранее не бывшему. Жизнь текла и летела, заставляя поспевать и подталкивая мысль, которая не поддается тлену, пока находится в движении. Наблюдая и взвешивая, сочувствуя и восхищаясь, окружающие в подобных ситуациях неизбежно задаются вопросом о взаимоотношениях материального и нематериального. На первый план выступает Дух. Его нельзя похоронить; он единственное, что с нами сейчас остается.

***

Позиция Рахмановой-исследователя, во мно­гом определившая ее огромный авторитет, воспринимается со стороны как «взгляд из­нутри» материи искусства, независимо от то­го, какой именно его вид подразумевается. Марина Павловна никогда не писала о том, с чем не была знакома лично, что специально не пересмотрела-переслушала-перечитала, о чем не имела собственного мнения, опиравшегося и на субъективное «моменталь­ное» ощущение, и на колоссальный опыт восприятия. Она доверяла своим впечатлениям, нередко хранила их на протяжении месяцев и лет, свободно оперируя как материалом при необходимости сравнений. Ее ориентацию в мире искусства — прежде всего русского искусства — можно назвать беспрецедентной. Нельзя не отметить ее упрямое стремление держаться подальше от сугубо теоретической аналитики, от статистических обобщений, от схем и таблиц, выходя в широкие пространства исторического осмысления, основанного на живых свидетельствах — голосах творцов и их современников. В использовании разного рода подсчетов, в привлечении социологических характеристик она находила отчуждение от индивидуальности, от порождений человеческого — всегда живого, неустойчивого, вариантного, не укладывавшегося в рамки готовых решений2. Естественным представляется и преимущественный интерес ученого ко второй половине русского XIX столетия и к первой четверти XX — к эпохе взлета романтизма, когда эстетика творческого открытия, свободного волеизъявления художника находилась на высоте, недостижимой ни для предшествовавших, ни для последовавших времен.

Связь материи искусства с его идеальным первоисточником не была для Марины категорией закрытой, говорить о которой опасно (из-за груза ответственности), бесполезно (так как она подразумевается и в результате выйдет банально) и потому не стоит. Напротив, атмосфера больших идей, краеугольных сдвигов мировоззрения была комфортной не только для Рахмановой-ученого, но и для Рахмановой-человека. Неслучайно ее любимые композиторы — Вагнер, Римский-Корсаков, Гендель, Берлиоз, а грандиозность охвата пространства культуры может быть приравнена здесь к охвату жизненного полотна как такового. По этой причине и проблема стилей, считающаяся неподвластной усилиям отдельно взятого специалиста, совершенно не тормозила Марининых изысканий, если приходилось с нею сталкиваться.

Уровень и качество знания музыки, литературы, изобразительных искусств разных времен, включая самые недавние произведения, по идее позволяли ученому не задер­живаться в каком-то одном периоде. Тем не менее о современной (как сейчас принято говорить — о «новейшей») музыке Рахманова не писала достаточно давно. Возможно, названная выше эпоха привлекала ее потому, что последней в истории искусства подчинялась господству прекрасного предмета, в небольшой степени обусловленного установками культурных манифестов, экономическими, политическими и другими далекими от творчества соображениями.

Мало кому удавалось написать не хуже Марины о давно и хорошо известном, популярном, исполняемом. Глубина ее взгляда неизменно соседствует с той свежестью изложения, которую обеспечивает только непредвзятый, заинтересованный и всегда доброжелательный поиск. Высокие слова, нередко употребляемые в музыковедческих текстах по отношению к композиторам и их сочинениям — «благородные устремления», «чистота помыслов», «гуманистическая направленность», — без преувеличения могут быть отнесены к трудам и дням Рахмановой. И погружение ее в прекрасный предмет, вдохновленный великой эпохой, старание понять его адекватно, приблизиться к нему, насколько это возможно, и сделать его ближе другим — также без оговорок может быть названо творчеством.

При этом итог столь возвышенного акта — исследовательский текст — никогда не воспринимался Мариной в качестве «высокого деяния». Все связанное с ним было лишено значительности и пафоса. Писание оказывалось продолжением ее каждодневных мыслей, как пение — продолжение дыхания. Возможно, секрет естественности и доходчивости ее стиля — в его уравновешенности, в избегании искусственности и маньеризма3. Нередко авторы научных исследований стремятся провести строгую границу между манерами устного и письменного высказываний. Здесь иной случай: цельность мировоззрения, по-видимому, диктовала и соответствующую ей цельность стиля, распространяющуюся на все виды речи, на все жанры исследования. Вот и стилизациями, которыми иногда «грешат» даже выдаю­щиеся профессионалы, Марина — при ее немалом писательском мастерстве — никогда не увле­калась. «Общительность» ее интонации, обая­ние рассказчика, умевшего ровно и просто провести свою историю без прикрас, теат­раль­ных жестов и «роялей в кустах», покоряли даже читателей, слабо знакомых с собственно темами изысканий и влюблявшихся единожды и навсегда — в эту ясность подачи, в обилие воздуха, в живое биение пульса и в странно-трогательный симбиоз авторского апломба, сомнения и надежды на взаимопонимание

Все это несомненно связано с общими склонностями натуры. С предпочтением весны и осени — лету, природы средней полосы — южному буйству, прохладной погоды — жаркой, а неспешных прогулок по равнинам — лазанью по горам. Взгляд на искусство, природу, ландшафты умел охватить и почерп­нуть нечто большее, чем заключалось в каж­дом отдельном явлении. Это был взгляд заинтригованного путника, продвигавшегося параллельно и рядом с гениями мест и событий. Растворявшегося в эпохе, в атмосфере, в произведении.

Позиция неслучайного попутчика, скром­ного толкователя значительных идей в полной мере отразилась в деятельности уче­но­го. Рах­мановой принадлежит всего две мо­но­гра­фи­ческих работы — кандидатская [1] и доктор­­ская [2] диссертации. Остальные же фун­да­мен­тальные труды выполнены в жанре научной публикации; авторский материал ограничен в них разделами, традиционно предваряющими и прослаивающими основные тексты, примечаниями, комментариями. Количество таких изданий, разумеется, пока не подсчитано, но несомненно, что оно больше, чем у кого-либо из ныне действующих коллег4.

Писала она легко, не воспринимая это как обузу или тягостную обязанность. Скорость работы Марины Рахмановой давно вошла в поговорку в научном сообществе и была вполне сопоставимой с достижения­ми ее нынешней героини — Тамары Ливановой (которая, как известно, за день иногда успевала написать авторский лист)5. За десятилетия творческой деятельности Мари­на ни разу не опоздала сдать текст или завершить редактуру, никого не задержала и не подвела. Основательное знание русского языка и ощущение тонких содержательных градаций, прекрасная память, острый глаз, умение выбрать из череды рядоположных явлений наиболее значительное — эти производные большого таланта, конечно, развивались с годами, подпитываемые несокрушимым стремлением к открытию и постижению прекрасного как «представления бесконечной сложности» [3, 63].

В разные (в том числе нелегкие) времена существования музыковедения Марина Павловна не задавалась вопросом о правомерности общей идеи, о том, зачем мы в принципе делаем то, что делаем. Убеждение в органичности нашей профессии, в ее необходимости, никогда не постулируемое, тем не менее создавало атмосферу высокого служения, которую придется далее сохранять уже без Марины.

Некрологи обычно вспоминают о том, без чего остаются живущие. Но так хо­чется надеяться, что где-то находится и то, что приобретает ушедший. Что сама Марина уже там, где нет боли, где не надо ходить с палкой и вообще не надо ходить. Что ей наконец-то можно только летать, и дух ее, несокрушенный на земле, теперь торжествует, радуя небеса.

Список источников

1. Рахманова М. П. Истоки оперных концепций Мусоргского. Дисс. … канд. искусствоведения. М. : Государственный институт искусствознания, 1987. 258 с.
2. Рахманова М. П. Николай Андреевич Римский-Кор­саков. М. : РАМ им. Гнесиных, 1995. 240 с.
3. Римский-Корсаков Н. А. Полное собрание сочи­нений. Литературные произведения и пере­писка / ред. комиссия: Б. В. Асафьев и др. Т. 2. Подгот. Н. В. Шелковым. М. : Музгиз, 1963. 280 с.
4. Русская духовная музыка в документах и материалах. Т. IX: Русское православное церковное пение в XX веке: советский период. Кн. 1: 1920–1930-е годы. Ч. 1 / подгот. текста, вступ. статьи, коммент. М. П. Рахманова; науч. консульт. А. А. Наумов. М. : Языки славянских культур, 2015. 609 с.
5. Сабинина М. С. Записки: 1831–1860 / сост., текстол. подготовка, предисл., статьи О. В. Лосевой и М. П. Рахмановой; коммент. О. В. Лосевой, М. П. Рахмановой и В. Э. Фермана. М. : Кучково поле, 2019. 672 с.
6. Эпистолярное наследие С. В. Смоленского. Переписка с С. А. Рачинским. 1883–1902 / сост., вступ. статья, коммент. Н. И. Кабановой, М. П. Рахмановой; науч. консульт. А. А. Наумов. М. : Языки славянских культур, 2018. 848 с.