2 сентября Московская государственная филармония открыла юбилейный сотый сезон. Ее генеральный директор Алексей Шалашов рассказал Юлии Бедеровой о путях, ведущих из первого века филармонии во второй, о концертах в эпоху пандемии и о балансе между художественными открытиями и коммерческим успехом.

— Сто лет — цифра немаленькая, настраи­вающая на подведение итогов и размышления о будущем. Как вам кажется, что сегодня стратегически важнее для филармонии — в художественном отношении, для составления программ, выбора репертуарных акцентов — анализ прошлого или проектирование будущего?

— Любой юбилей — это повод задуматься и о прошлом, и о будущем. Думать о буду­щем — вообще обязанность филармонии. Фи­лар­моническая культура всегда строилась на собирании огромного количества разных устремлений, творческих инициатив, идей, открытий, надежд. В Московской филармонии их стремились соединить, найти в этом объединении потенциал, определить путь развития. Будучи в первую очередь концертной организацией, все эти устремления филармония должна суметь сопоставить с запросами очень разной аудитории, не только искушенной, но и более широкой. Но, безусловно, она обязана также и формировать эти запросы. Значит, внутри нас должен постоянно существовать образ будущего, ясное представление о том, чего мы от него хотим, к какому идеалу стремимся. Человек не всегда осознанно поступает правильно или неправильно. Очень много хороших вещей люди делают неосознанно, просто потому что иначе не могут. Но большая организация все-таки должна осознавать, что она делает, и выстраивать будущее, понимая прошлое. Необходимо шаг за шагом, каждый день двигаться наверх, хотя бы на йоту, как в том общеизвестном анекдоте про газон, который нужно стричь утром и вечером, и так триста лет. Самое важное, что связывает прошлое, настоящее и будущее, — это ответственность.

Фото предоставлено пресс-службой Московской филармонии

Я часто вспоминаю, что в первом уставе Российского музыкального общества целью его деятельности было названо «развитие музыкального образования и вкуса к музыке в России». В этой незамысловатой формулировке для меня заложен смысл всех наших устремлений. Конечно, вкус — понятие много­значное, но я думаю, что оно внежанровое, внестилевое и относится ко всем видам и подвидам искусства. Это движение к самой высокой планке таланта и мастерства. Стремление к тому, чтобы человек задумывался о новых для себя смыслах, чтобы искусство отрывало его от повседневности.

Искусство всегда доказывает себя в высших достижениях. Яркий тому пример — открытие нашего юбилейного сезона. Выступ­ление ансамбля Intercontemporain показало, что новую музыку можно играть так, что многие вопросы и сомнения отпадают. Кто-то может сказать, что современное искусство, в отличие от классического, традиционного, оставляет слушателя пустым, безразличным. Я стараюсь никогда не вступать в такие дискуссии, но у меня зачастую большее уныние вызывает бессмысленное, неталантливое исполнение классической музыки. Оно в гораздо большей степени работает против движения к хорошему вкусу, чем талантливо исполненная сложная, написанная незнакомым языком музыка. Важно, есть ли в музыке искра таланта композитора, смог ли ее увидеть и передать исполнитель, произошло ли это короткое замыкание.

Мы целиком зависим от таланта и мастерства исполнителя. Думаю, что во все времена исторически важной ролью филармонии и всех подобных организаций во всем мире был поиск наиболее талантливых и ярких исполнительских сил.

— Кропотливая работа без гарантий?

— Этот процесс, конечно, всегда связан как с надеждами, так и с разочарованиями, но это не должно смущать. Ни в одной сфере деятельности человек не развивается как машина. И ставить окончательный диагноз никогда нельзя. Есть музыканты, которые в молодости никем не были замечены, а потом все с удивлением обнаружили, что это гении. Бывает наоборот. Но большая концертная организация или зал, в отличие от частного продюсера, должны видеть целое и всегда заглядывать вперед. Пытаться понять не только сегодняшние запросы аудитории, но и зав­трашние. И конечно — думать о репертуаре, о восполнении пробелов, о воспитании новой аудитории, о том, как планомерно продвигать молодых музыкантов, как помогать музыкальным коллективам. Если исходить только из сегодняшнего спроса, безусловно, репертуар будет сужаться, будет меньше новых имен и меньше ресурсов на развитие молодежной аудитории.

— Как получается, что столь почтенная столетняя институция, занятая в целом консервативным искусством, оказывается наиболее технологически подготовлена, отзыв­чива к современности? Это и виртуальный концертный зал, и техническая оснащенность, и работа всех служб, которые позволили провести тот же концерт ансамбля Inter­con­temporain на высочайшем уровне, и мгновенный отклик на вызов пандемии, когда во время локдауна вы одними из первых запустили потрясающий цикл «Домашний сезон», ставший для многих людей важной частью жизни.

— Наверное, мы просто легко увлекаемся. Когда мы стали делать трансляции концертов «Домашнего сезона», первенство не имело для нас значения по одной простой причине: многое из того, что стало возможным 20 марта 2020 года, мы начали делать десять лет назад. У нас не все сразу получалось, мы экспериментировали: начинали с трехкамерного показа с разных планов. Потом появилась идея виртуальных залов, и мы поняли, что трехкамерный показ может быть интересен для профессиональной аудитории, но для единой картинки, транслируемой в интернете, это не нужно. Мы познакомились с интересными людьми, которые начали осуществлять художественные съемки и, так же как мы, были фанатами качества.

Вообще, культ качества и установка на то, чтобы завтра сделать чуть лучше, чем вчера, для нас очень важны. Тот, кто не включен в этот процесс или считает, что движение вперед не нужно, потому что оно не принесет прибыль, так или иначе уходит, не сразу, иногда через болезненное ощущение диссонанса. Человек все равно по сути прекрасен, и, как бы он ни старался об этом забыть, он всегда интуитивно понимает, что плохо, а что хорошо, даже если делает все, чтобы это разрушить. Нам потребовалось пройти большой путь, чтобы большинство ключевых сотрудников, членов команды филармонии, стали единомышленниками, теми, кто не считается со временем и возможностями, чтобы сделать еще на йоту лучше.

— В юбилейном сезоне многие программы рассказывают о прошлом филармонии и в концертном формате интерпретируют, анализируют его. В афише есть и программы-­реконструкции, и циклы, которые апеллируют к премьерам и событиям прежних лет. Что дает такое погружение в прошлое самой институции и слушателям?

— Мне кажется, ответ очень простой и он относится не только к музыке, но и к любому искусству, а может быть, и к обществу в целом. Я вступаю на чужую, социологическую территорию, но для того, чтобы у концертной организации, искусства в целом, социума было будущее, надо понимать, из чего оно возникает. А для этого надо заглянуть в прошлое и понять, из чего возникли мы. Как нас воспитывали, кем были наши учителя и почему они отдавали себя целиком ради того, чтобы передать нам хотя бы малую часть своих знаний.

Нам бы хотелось, чтобы человек, приходящий на концерт и читающий в программке информацию о том, где и у кого учился этот музыкант, а также его учитель, ощущал эту связь. Образование имеет принципиальное значение. Когда была открыта Московская консерватория, мудрые люди позвали туда педагогов со всей Европы. И они, приехав, посеяли те семена, которые невероятно быстро взошли на русской почве, дали фантастические плоды и сформировали огромную исполнительскую культуру, школу, которая оказала влияние на весь мир. Не кажется ли нам, что мы недооцениваем это явление? И что мы все еще питаемся этим импульсом?

— Но мы становимся заложниками того, что этот импульс может исчерпаться. Концертная организация может здесь помочь?

— Конечно. Но главной надеждой являются сами слушатели, общество — по крайней мере, та его часть, которая приходит на концер­ты. Уровень слушательских критериев, которые удается сформировать в то или иное время организациям, музыкантам, композиторам и исполнителям, в значительной степени определяет уровень всей музыкальной культуры. И, с другой стороны, уровень самой аудитории ставит новую планку, и все остальное подтягивается.

— То есть концертная жизнь — это взаимное влияние и взаимное строительство?

— Да. Мне много раз задавали вопрос: где гарантии, что, если ситуация или люди в организации поменяются, планка останется такой же высокой? Гарантия очень простая — слушатели уже не придут на то, что этой планке не соответствует, и пойдут, например, в другой зал. Поэтому я приветствую появление новых залов, конкуренцию, многополярный музыкальный мир. История показывает, что у каждого явления, каждой организации бывают взлеты и падения. Но аудитория — это надежда и хранитель. Она соединяет прошлое и настоящее. Важно, чтобы стремление к качеству в ней не исчезло. Именно поэтому мы так старались с начала пандемии сохранить абонементную аудиторию. Потерять ее — это потерять все, начать с начала, перечеркнуть все усилия.

— Но в период пандемии невозможно сохранить такое же количество абонементов. Как вы справляетесь?

— 25-процентные ограничения на запол­няе­мость залов были сняты незадолго до 1 фев­раля 2021 года — дня, когда мы традиционно выпускаем наши абонементы на следующий сезон. Нам казалось, что выпускать або­не­менты — это нелепость. Мы еще даже не впол­не понимали, можем ли вообще выходить из дома. Еще очень долго оставалось в силе ограничение для людей в возрасте 60+, а это очень большая часть аудитории. Мы все боя­лись за своих детей, за старших, близких. Но бы­ло понятно, что наш долг — сохранить концертную жизнь, что мы и старались делать весь пандемический год, когда ценой невероятных усилий провели почти 900 концер­тов в разных залах. Не выпустить абонементы значило прервать ту огромную работу, которая началась еще в 1920-х годах. Сначала абонементов было немного, а в1960-е их ко­ли­чество стало стремительно расти, и к 2017 го­ду у нас впервые было продано сто тысяч абонементов. Потом цифры продолжали уве­личиваться. Сто тысяч абонементов — это больше трехсот тысяч посещений. Именно столько люди запланировали на год вперед, трудно представить! Но наша аудитория — это особая категория людей, для которых посещение филармонии — духовная потребность, поэтому мы не можем просто сказать: «Ничего страшного, одних потеряли — другие придут». Не выпускать абонементы было нельзя, но сколько именно можно выпустить? Мы не знали, какой будет ситуация в сентябре, и сделали 40 процентов. И продали 41 тысячу абонементов, ровно 40 процентов от ста тысяч! Все это время действовали ограничения на загрузку зала, ситуация постоянно менялась, нам приходилось трудно, многое было отменено, но многое и удалось перенести. Фестиваль Генделя в начале сезона — еще одно свидетельство того, что, если есть малейшая возможность, мы делаем все, чтобы отдать слушателям наши долги. Даже несмотря на то, что летом мы снова оказались в сложной ситуации, когда было принято решение, что заполняемость может составлять не более 500 человек — это только 30 процентов Зала Чайковского. Другой вариант — сто процентов зала, но только по QR-кодам.

— Одной из филармонических традиций всегда было сохранение связей с мировым искусством. И даже в пандемический год удавалось продолжать эту деятельность. Насколько необходимо и сложно сейчас приглашать в Москву зарубежных музыкантов?

— Очень большой вклад в эту работу внесли Министерство культуры и Оперативный штаб во главе с Татьяной Голиковой; их огромная заслуга в том, что это стало возможным. У нас довольно большой поток зарубежных исполнителей, хотя и не лавина, к тому же артисты — не самые организованные люди на свете. Сегодня, чтобы привезти даже такое количество исполнителей, какое участвовало в фестивале Генделя, нужны усилия множества людей, которые должны решать самые нестандартные задачи. Например, чтобы отправить домой французских музыкантов, им необходима справка о ПЦР на французском языке, а у нас в медицинских организациях нет компьютеров с французской раскладкой клавиатуры. При этом важно сохранять не только сами традиции взаимодействия, но и высокие критерии. Посмотрите на список исполнителей, которые приезжали в 1920-х, 1930-х, 1940-х годах…

— Бела Барток, Дариюс Мийо, Артюр Онеггер…

— Отто Клемперер, позднее Леопольд Стоковский, Герберт фон Караян с Венской филармонией. По прошествии десятилетий в воспоминаниях великих музыкантов мы можем прочесть о том, какое значение для них имели эти концерты, встречи. Они давали новый импульс, поднимали на новый уровень. А как важен такой импульс для молодых музыкантов! Без него зачастую наступает апатия, безразличие. Впрочем, это моментально проходит, как только у них появляется цель, перспектива, возможность совершенствоваться. Это показал наш Молодежный оркестр. Только надо очень много работать. Мы честны по отношению к музыкантам, которые приходят в этот оркестр, и требуем очень многого. Но важно не механическое выполнение требований, а умение учиться, доверять и слышать дирижеров, концертмейстеров, тех, кто вправе учить и может увлечь.

— Одна из важных страниц истории филармонии — основание новых концертных коллективов: так появились первый государственный камерный оркестр, первый квартет. Молодежный оркестр продолжает эту линию?

— Это, конечно, не первый молодежный оркестр в России и в мире. Но даже за рубежом я в настоящее время не могу найти ни одного примера профессионального молодежного оркестра. Причина, думаю, в том, что проблема нового поколения оркестровых музыкантов там не стоит так остро. Наша ситуация, мне кажется, близка к венесуэльской, какой она была несколько десятков лет назад. Интересно, что в 2010 году мы привезли в Россию венесуэльский молодежный оркестр с Густаво Дудамелем в рамках его звездного турне, и теперь этот круг символически замкнулся: наш молодежный оркестр в юбилейном сезоне выступает с Дудамелем. Он согласился приехать в Россию именно для выступления с молодежным оркестром — для него это очень ценно. Такие соприкосновения с прошлым, дорогие воспоминания всегда влияют на нас. И чем бережнее мы относимся к паутине воспоминаний, пересечений, тем больше мы сохраним и тем сильнее она будет притягивать новое.

— Оркестр работает уже несколько сезонов. Оправдываются ли надежды на воспитание нового оркестрового поколения? Как дела с трудоустройством у выпускников? Филармония им помогает?

— Все очень просто: с молодыми оркестрантами наряду с авторитетными зарубежными оркестровыми педагогами занимаются солисты и концертмейстеры наших ведущих оркестров — они присматриваются к ним и отбирают для приглашения в свои коллективы. Больше тридцати человек уже постоянно работают в известных российских оркестрах. Ведь они прекрасно воспитаны с профессиональной точки зрения, отличаются высокой дисциплиной. Молодежный оркестр был их первой работой, и когда с самого начала правила игры таковы, что оркестровая партия должна быть не просто выуче­на, а тщательно подготовлена, что ты должен не просто прийти вовремя, и даже очень заранее, и после работы не уходишь сразу, а остаешься и занимаешься, и вообще работаешь с увлечением и полной отдачей, — эти привычки, эти критерии сохраняются на всю жизнь. Пусть даже только один из десяти будет носителем «вируса» подлинной профессиональной ответственности — так или иначе он должен распространиться. Высший смысл оркестровой академии в том, чтобы сформировалось поколение музыкантов, которое поможет сохранить и, я надеюсь, поднять планку отечественного оркестрового исполнительства.

— Молодежный оркестр — это еще и возможность придумывать и опробовать новые форматы?

— Да, Молодежный оркестр с его особой энергетикой способен устанавливать прекрас­ный контакт с молодой аудиторией и органично существовать в тех форматах, где необходимы большая непосредственность, интерактивность, эмоциональная открытость. Это очень хорошо видно по реакции слушателей на концертах в российских университетах, которым уделяется особое внимание, а также в молодежных проектах «Язык музыки» и «Мама, я меломан» в Зале Чайковского.

Мы давно понимали, что нужны новые формы. И если говорить о детях, мы почти 15 лет эксплуатируем идею, которая появи­лась в самом начале 2000-х годов — цикл «Сказки с оркестром». Тогда это была революция. Придумать новое для детей совсем не просто. В основном это удается в малых формах, например, в Филармонии-2, где мы фактически создали детский просветительский центр. Для такой работы нужны особенные люди, любящие детей и ищущие подходящие формы, новый язык, интерактивный подход. В больших залах сцена находится слишком далеко от сидящего в зале ребенка. В идеале эта работа должна идти в малых залах и постоянно. А вот молодежь — это новое направление, которым никто раньше специально не занимался. Но несколько продуктивных идей позволили переломить ситуацию. Спасибо Ярославу Тимофееву, с его помощью мы смогли быстро их воплотить. Все решают в конечном итоге талантливые люди. Эти программы развиваются, появляются новые ведущие, их востребованность растет невероятными темпами. Это важно, ведь талантливой продукции для детской аудитории всегда производится больше, она пользуется большим спросом. Для родителей развитие ребенка — святой долг, на него часто не жалко ни денег, ни усилий, ни времени. И если родитель, даже будучи человеком культурным, еще сто раз подумает, встать ли ему и выйти из дома, чтобы пойти на концерт, то ради ребенка он пойдет обязательно. А подросток уже сам по себе, его никто не приводит за руку. Важно понимать, что молодые люди через несколько лет превратятся в родителей и сами будут приходить с детьми. Иногда люди вспоминают, как их водили на просветительские концерты в филармонию, как было страшно и неудобно, но родители были непреклонны. А когда у них родились дети, первое, что они сделали, — пошли и купили абонемент. Звучит забавно, но это правда.

— Вы думаете, подростки вернутся в филармонию уже на взрослые программы?

— Мы не знаем, но это возможно. И кстати, мы видим, что наша аудитория в сравнении с золотыми 1960-ми, 1970-ми годами очень помолодела. Большую роль в этом сыграл фестиваль «Другое пространство»: логично, что молодежь идет на совсем новую музыку. Другое дело, превратится ли этот порыв во что-то более долговременное — посмотрим. Но заметьте, происходит серьезный перелом в отношении широкой аудитории к современной музыке, это даже становится модным. Мода — не самый надежный критерий в серьезном искусстве, но тем не менее люди ей следуют и начинают интересоваться чем-то новым, незнакомым.

— Но филармония, с ее установкой на кри­терии качества, не обязана быть на переднем крае?

— Нет, но она должна стараться многое предвидеть. Так, например, случилось с концертами барочной музыки. Еще какое-то вре­­мя назад казалось, что те, кто занимался этой музыкой в России, не многого доби­лись в смысле ее популяризации. Но на самом деле и Алексей Любимов, и Татьяна Гринден­ко, и многие другие сформировали наши представления о ней. И когда мы с коллегами готовили программу обменных годов Франции и России и нам удалось привезти в Москву ансамбль Уильяма Кристи, это бы­ло похоже на чудо. А ведь мы никак не могли продать билеты, на концерте было ползала. Филармония жила очень тяжело, лишних денег не было ни копейки, как, впрочем, и сейчас. Помогло отдельное государственное финансирование программы культурного обмена. Конечно, мы загорелись и через некоторое время снова привезли Кристи; последовали и другие программы, другие исполнители.

Мы не были пионерами в этой области, но в какой-то момент почувствовали, что можем взаимодействовать с этими исполнителями и публикой не на камерных площадках, а в категориях Зала Чайковского, где концерты приобретают другое значение. То же самое происходит в области современной музыки. Можно искать и демонстрировать открытия в маленьких аудиториях, камерных залах и гостиных, но, когда эта музыка врывается в большое пространство, все меняется системно. Например, впервые появляются авторские отчисления. При нескольких слушателях в маленьком зале по бесплатным билетам это символические деньги. А когда у вас 1 500 человек, они реальны и ощутимы. Вот почему важно, чтобы современная музыка выходила на большие сцены. Ведь молодые композиторы сейчас сетуют не на то, что их не исполняют, а на то, что широкой общественностью их творчество не востребовано. Но позвольте, этого нельзя добиться административным путем. Вспомним, 30 лет назад Владимир Федосеев по-настоящему увлеченно продвигал Бориса Чайковского, Моисея Вайнберга, не говоря уже о Георгии Свиридове. Очень многое сделал для старшего композиторского поколения Геннадий Рождественский с его концертами-лекциями. Значит, надо воспитывать новых дирижеров, понимающих новую музыку и умеющих свое понимание передать публике. Это очень ясно продемонстрировал Владимир Юровский: нельзя исполнять современные сочинения, не осознавая их смысла, как набор нот. Такие исполнения — главный тормоз в развитии современной музыки. Поэтому, когда год назад впервые приехал ансамбль Intercontemporain, многие из нас были буквально ошеломлены тем, каким смыслом может быть наполнена каждая нота.

— Как сегодня должен быть выстроен ба­ланс между хорошо знакомой и новой музыкой?

— Если заглянуть в статистику немецких залов, современная музыка занимает меньше десяти процентов. Бетховен и другие немецкие композиторы на первом месте; немного русской музыки, например, Шостакович; все остальное — совсем небольшие проценты.

Возможно, прозвучит самонадеянно, но если мы говорим о Москве (в России иная ситуация), то Германия нам не указ. Здесь очень много просвещенной аудитории, образованной, заинтересованной, ждущей новых смыслов. Поэтому здесь нужно увлечь молодое поколение талантливых исполнителей и дирижеров, и тогда они поведут за собой аудиторию. Вспомните, как Валерий Гергиев сыграл цикл всех симфоний Прокофьева — это казалось невозможным, но Гергиев мог себе это позволить. И Юровский в этом смысле стал для нас подарком судьбы.

— Но сейчас его выступлений в Москве будет меньше…

— Мы договорились, что в афише оста­ются оба его проекта — фестиваль «Другое пространство» и цикл «Истории с оркестром», в котором он будет не единственным дирижером. Какой бы ни была нагрузка в Европе, Юровский все равно будет приезжать в Россию. Для него это очень важно, к тому же здесь мы даем ему фактически полный карт-бланш, какого нет нигде в мире.

— Еще одно важное направление деятельности филармонии — продвижение молодых музыкантов. Как оно происходит?

— Продвижение — это накопление публи­ки, тех, кто, однажды услышав исполнителя, был чем-то тронут, задет, кто начинает узнавать имя на афише, вспоминать свои впечатления и может прийти еще раз. Мы делаем концерты молодых музыкантов не только в Москве, но и в других городах, и для значительной части российской аудитории это возможность поднять планку концертной жиз­ни. Мы не занимаемся продвижением за ру­бе­жом, хотя есть замечательные исполнители, которые достойны международной карьеры. Эту роль могут играть междуна­род­ные конкурсы. Очень мощным фактором всегда было продвижение с помощью веду­щих дирижеров и оркестров. К тому же сейчас ситуация не такая, как была 30 лет назад, когда музыка постоянно транслировалась по телевизионным каналам. Ни в России, ни в мире этого уже нет. Но мы делаем все, что можем, — наши трансляции смотрят не только в России, но и за рубежом. Например, после фестиваля Генделя зарубежные музыканты рассказывали о своих впечатлениях от качества трансляций с удивлением: «У нас так не пока­зывают!»

Возникает вопрос: виртуальный концерт­ный зал — это благо? Для тех мест, где нет совсем ничего, это бесспорное благо. А если есть своя филармония, но нет исполнительских сил высокого уровня, и вы начинаете планомерно знакомить аудиторию с лучши­ми образцами мирового искусства? Диссо­нанс становится очень заметен. Выход — в раз­ви­тии гастрольной деятельности: нужно приглашать солистов и дирижеров, тем более молодых дирижеров, которые действительно могут поднять планку качества. Не везде готовы принять у себя оркестр — у многих нет на это ресурсов, — но дирижерам и солистам при дополнительной поддержке всегда будут рады. Поэтому виртуальный зал в любом случае запускает перспективный и положительный процесс: через осознание, через кризис он побуждает к действию.

Мы, конечно, могли бы задуматься о том, чтобы делать из наших трансляций коммерческий продукт, и возможно, это было бы правильно, но всегда есть обратная сторона медали. Как только коммерческая составляю­щая становится главной, она начинает влиять на содержание. Вы становитесь на другую дорогу.

— Насколько сложно для филармонии балансировать между коммерческим успехом и творческими приоритетами?

— Я бы сказал, почти невозможно. Это мощнейший вызов времени. До пандемии долгие годы мы стремились к успеху, находясь в тисках госзадания, установки на выжи­ваемость, и наш бюджет как минимум на 50, а то и на 60 процентов покрывался сбора­ми, включая содержание коллективов. Если учитывать только концертную деятельность — больше чем на 70 процентов. Сейчас это не­возможно. К тому же мы сами сформировали другой опасный фактор — мы поднима­ем планку качества, требований к уровню исполнителей, сложности музыки, а значит, теоретически еще больше снижаем шан­сы на коммерческий успех. Условный Роллс-­Ройс не может стать такси. Поэтому нам необходимы дополнительные ресурсы. Мы благодарны за поддержку компании РЖД. В юбилейный год нам дополнительно помогло государство, без этого сезон был бы невозможен.

Вызовов много, и в большой мере мы сами их формируем: если вы воспитываете искушенную публику, вам становится все труднее оправдать ее ожидания. К хорошему, осо­бенно в искусстве, быстро привыкаешь. Оно оказывается постоянной потребностью, которую необходимо удовлетворять.