Совершенно случайно

Марина Павловна прислала мне эту статью в феврале 2021 года. По прочтении текста у меня возник закономерный вопрос о возможности его публикации, однако ответом был столь же закономерный отказ. И правда: бессмысленно издавать статью о загадке некоего духовного сочинения советских времен, если о нем более ничего никому не известно и, скорее всего, известным не станет. За увлекательным экскурсом в историю источника ожидаемо вставало напоминание о правах на его обнародование — ситуация, в той или иной степени знакомая многим исследователям музыки XX века. Обсуждать это детально Марина Павловна не считала нужным; по-видимому, ее доступ к копии, хранящейся в семейном архиве композитора, осуществлялся «подпольно» — для архивиста, впрочем, тоже случай нередкий.

Подробно о содержании статьи не говорили; конечно, по моей вине. Чем плотнее я вчитывалась в текст, тем яснее ощущала, что загадочное сочинение стало частью не менее загадочного сюжета. Он, собственно, не о музыке, принадлежащей или не принадлежащей Дмитрию Кабалевскому, а о словах «Чина» и их авторе — митрополите Мануиле (Лемешевском), чья персона столь естественно «всплыла в памяти» Рахмановой, и, разумеется, сразу с перепиской.

Готовая интрига. Вот только я о ее героях не знала почти ничего. Необходимо было «пройти по следам» ученого, «начитать» воз литературы и хотя бы отдаленно представить людей, о которых идет речь. Тогда я этого сделать не успела.

Недавняя попытка привела к промежуточным результатам. Выучив имена и даты, поверхностно ознакомившись с биографиями, я не приблизилась к материалу в достаточной степени для его осмысления: все-таки для этого нужны ноты. Однако история владыки — своенравного упрямца, чья авторская гордыня вполне сопоставима с самоощущением творцов романтической эры — зацепила живостью контрастов и нестыковок. Несомненно, за них надо поблагодарить Марину Павловну: в ее изложении, обычно ясном и логичном, в данном случае нарушена и связь некоторых событий, и даже их хронология.

Повествование напоминает занимательную быль, разворачивающуюся у горящего камина в артистическом исполнении, прерываемом риторическими «ах, да!» забывчивого расследователя. Первое из них — о том, что Мануил был автором слов: понятно, что сказать об этом сразу означает испортить впечатление. И зафиксировано ли имя владыки в источнике, остается неясным. Потом второе — когда «задолго до» сюжета 1960-х вдруг оказывается, что уже к марту 1957-го песнопения некоего композитора Качалова (числом десять из двенадцати) были разучены и записаны архиерейским хором с богослужебным текстом, не утвержденным Патриархом. Наконец, о третьем «ах, да!», прибереженном для финального абзаца, догадаться проще всего.

На фоне этих сюжетных перебивок вопросы о вариантной структуре «Чина», о путях попадания слов к композитору, о необходимости сравнения произведения с другими подобными отходят на дальний план.

Это не детектив, где финал означает не только развязку, но и разгадку. Это святочный рассказ, оставляющий нетерпеливых слушателей со всеми перечисленными загадками, помноженными на количество возможных предположений. Это повесть о личностях и героях церковного бытия, прихотливой игрой обстоятельств связанных с сочинением, оригинал которого утрачен, авторство гадательно, а музыкальная характеристика пока не написана.

Мы в начале сюжета. Публикация статьи, за подготовку которой необ­ходимо сказать огромное спасибо редакции «Музыкальной академии», дает надежду на продолжение.

Светлана Петухова

Автору этих строк несколько лет тому назад довелось, совершенно случайно, познакомиться с удивительным духовным произведением. Передо мной оказался компью­тер­ный набор нотной рукописи, озаглавленной: «Дм. Ка­балевский. Антифоны из „Чина архие­рей­ского отпевания“. 1964 год».

Рукопись содержала десять номеров для смешанного хора a cappella.

Поражало, конечно же, сопоставление на титуле имени «очень советского», хотя, несом­ненно, весьма профессионального и ода­ренного, композитора — и «архиерейского отпевания». Почему, при каких обстоя­тельствах могло возникнуть подобное произведение? Знакомство с партитурой не принесло объяснений: музыка весьма грамотная, в целом верно передающая просодию прозаического (точнее, близкого к белому стиху) текста, содержащая несомненные интонационные «блики» православного пения, один раз — почти прямое краткое цитирование погребального напева. В целом — не стилизация, музыка вполне самостоятельная и, по­жалуй, красивая. Кажется, ничто не препятствует исполнению этого «Отпевания» в храме при соответствующих обстоятельствах.

Но какие же тут могли быть обстоятельства? Допустим, некий архиерей, находящийся в преклонном возрасте, попросил написать на случай своей кончины новое «Отпевание». Но зачем? И кто это мог быть? О церковной жизни Дмитрия Борисовича Кабалевского, если таковая была, мне ничего не известно. Родившийся в 1904 году и учившийся в классической гимназии, он, конечно, был крещен и проходил на уроках Закон Божий. Но более ничего. Впрочем, как член Комитета в защиту мира и прочих организаций того же рода он мог встречаться на заседаниях с самым известным (после Патриарха) архиереем этой эпохи — митрополитом Николаем (Ярушевичем). Высококультурный и горячо любящий музыку, этот архиерей, допустим, мог попросить композитора о чем-то подобном. Но митрополит Николай скон­чался в 1961 году (кстати, при до сих пор не вы­ясненных до конца обстоятельствах). Другого имени в голову не приходило, пока в памя­ти не всплыло имя митрополита Мануила (Лемешевского) [8, 379–383] ¹ вместе с прочитанными ранее его письмами к епископу Афанасию (Сахарову) [4, 699–704]: Мануил (1884–1968) был автором текста этого самого «Архиерейского Чина».

Дело в том, что в Русской православной церкви существовали два основных типа отпевания: иерейский (священнический) и мо­нашеский (дополнительно был чин отпе­ва­ния младенцев) ². Поскольку архиерей явля­ется одновременно и иереем, и монахом, его могли отпевать и тем, и другим чином, по пожеланию в завещании или по усмотре­нию отпевающих. Чин архиерейского отпевания в древности существовал, но давно уже не был никому знаком и не применялся ³. Владыка Мануил решил создать этот текст заново и по окончании работы послал его в Москву — Патриарху ⁴ и членам Календарно-­бого­служебной комиссии, председателем ко­торой как раз являлся живший в Подмос­ковье (Петушки) ныне прославленный во святых епископ Афанасий. Все это происходило во второй половине 1950-х годов.

«Дело о Чине» продолжалось несколько лет, и переписка на эту тему между митропо­литом Мануилом, епископом Афанасием, а также Д. П. Огицким и Н. Д. Успенским (тоже членами комиссии) занимает несколько десятков страниц мелким шрифтом. Коротко говоря, никому из членов комиссии текст не понравился, а новый «Чин» пока­зался излишним. К тому же мнению склонялся и Пат­риарх Алексий. Но не тот человек был владыка Мануил, чтобы отступать без боя.

Вообще его биография — одна из самых сложных и запутанных в церковной истории ХХ века. Происходивший из интеллигентной петроградской семьи, с почти законченным университетским, а также с высшим духовным образованием, постриженник Нило-­Столобенской пустыни на озере Сели­гер, очень яркий проповедник, пользовавшийся в 1920-х годах широкой известностью в родном своем городе, непримиримый борец с «обновленчеством» и в этом смысле верный соратник Патриарха Тихона, — Мануил по срокам «прещений» от власти почти сравнялся с епископом Афанасием: более двадцати лет ссылок и лагерей. Позже Мануил приобрел и иную известность: как автор замечательных, огромных по объему биографических и библиографических трудов по истории русской церкви, вообще и особенно в первой половине ХХ столетия. Здесь он был первопроходцем, и неслучайно его труд по русским архиереям был сначала издан за рубежом и лишь значительно позже — в России. Сочинял Мануил также акафисты, разные служебные последования в честь русских святых и проч[ее].

Это с одной стороны. С другой же — владыку Мануила упорно обвиняли в сотрудничестве с «органами» и даже прямо называли его «агентом». И не только в давние годы: в наши дни, например, протоиерей Георгий Митрофанов пишет то же самое на основании архивных документов [6]. Остается непонятным, почему же «агент» попадал на длительные сроки и в очень тяжелые по условиям места заключения. Этот вопрос мы, конечно, не беремся решать. В пору, когда происходило «дело о Чине», Мануил был уже правящим архиереем — сначала Чебоксарским, а потом Самарским (Куйбышевским); таковым он и оставался до конца дней (выйдя в 1965 году на почетный покой), горячо почитаемый в Самаре и тогда, и ныне — за истовые службы, полное бескорыстие в повседневной жизни, широкую помощь нуждающимся, духовную и материальную.

Не будем здесь цитировать в большом объеме письменные споры вокруг «Чина». Однако имеет смысл, вероятно, привести фрагмент из отзыва епископа Афанасия. Заметим, что Афанасий Сахаров имел высочайшую и абсолютно безупречную репутацию подвижника, великолепного литургиста и был всеми знавшими его любим за бесконечную сердечную доброту и внимание к любому человеку, встречавшемуся на его пути (Помянник владыки включал сотни и даже тысячи имен).

То несомненно, что и архипастыри, как все живущие на земле, грешные люди. Но я уверен, что к подавляющему большинству архипастырей Православной Церкви не могут быть приложимы многие из тех покаянных возглашений, которыми по новому чину предполагается совершать всенародную исповедь от лица усопшего архипастыря. Например: «Житие мое скверно», «Сладость греха возжелал», «О пастырех и пастве не радел», «Гордостию поражена была душа моя», «Нищих и убогих жестоко презирал».

Перечисление же тех грехов, в которых почивший заведомо не был повинен, не будет ли подобно формальному, неразумному отношению к исповеди неопыт­ных духовников, которые предлагают исповедующимся каяться по общему, для всех одинаковому, заранее составленному образцу <…>.

Похвальные стихи третьей статии нового чина во многих случаях являются отрицаниями того, в чем усопший только что каялся в первых двух статьях («Непорочно служение свое совершал», «Всякою добродетелью был украшен», «Паству свою любляше», «Смиренно жизнь проводил», «Нищих питах яко отец»), производят какое-то двойственное впечатление. Там отпеваемый — великий грешник, здесь он — идеал христианской жизни <…>.

Никак не могу одобрить употребление в новом последовании погребения песнопений только 6-го и 8-го гласов ⁵. Исполнение песнопений на все 8 гласов — это характерная особенность всех чинов погребения, кроме младенческого. Провожая своих чад из сей жизни, Церковь хочет усладить их в последний раз в земном храме всеми своими напевами. Поэтому в погребении мирских человек она воспевает по 1 стихи­ре на каждый глас. При погребении иерея, главным делом которого было воспевать Господа, Церковь услаждает его пением на каждый глас по несколько стихир. А погребение монашеское — все состоит из пения на 8 гласов стихир и антифонов. Поэтому непонятно, почему такого утешения лишается только
епископ [2].

Владыка Мануил несколько раз перерабатывал «Чин» в соответствии с пожеланиями Патриарха и комиссии, заново в большом количестве экземпляров перепечатывал полностью весь текст. В конце концов, когда комиссия перестала сопротивляться — в силу того, что была распущена, а Патриарх, видимо, устал от борьбы, — «Чин архиерейского отпевания» был утвержден. Это случилось в 1963 году ⁶.

Однако еще задолго до этого события владыка Мануил, желая подтвердить свою правоту, сделал неожиданный шаг. 28 марта 1957 года он в письме к епископу Афанасию рассказывает:

<…> Я располагаю в данный момент партитурой 12 песнопений чина, положенных на ноты одним близким мне духовным композитором. До отъезда в Москву я располагал партитурой десяти песнопений, из них самые сильные шесть занесены были на пленку магнитофона «Эльфа» (фирма Вильнюс). По приезде из Москвы дополнительно получил песнопения № 11–12 (последние). При свидании со Святейшим 12 марта я передал ему партитуру на 10 песнопений и пластинку магнитофонную с записью 6 песнопений. Он принял от меня это с «любопытственною» благодарностью. Он просто не ожидал музыкального оформления Чина. Тут же я просил его передать эти ноты регенту Патриаршего хора Комарову, чтобы он пропел со своим хором и дал бы свой отзыв Святейшему. О дальнейшей судьбе этой партитуры я до сего дня не осведомлен.

Я имею сведения, что член Комиссии проф.[ессор] Н. Успенский явля­ется духовным композитором и знатоком церковного пения. Я готовил партиту­ру для Комиссии и хотел выслать ее возможно быстрее… но призадумался: а вдруг вся сила удара предложений и пожеланий членов Комиссии обрушится именно на эти песнопения, переложенные уже на ноты и уже Чебоксарским архиерейским хором исполненные на спевке. В таком случае куда денутся эти хорошие (по отзывам всех понимающих церковное пение и разбирающихся в нем) песнопения, быть может, заме­ненные другими или вообще подлежащие исключению из Чина [5, 588].

У митрополита Мануила был преданный до конца келейник — послушник Иван Сны­чёв, в будущем епископ, заменивший Мануи­ла на Самарской кафедре, в конце жизни — митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. В написанной им обширной биографии владыки Мануила (1993) называется имя автора музыки «Чина» — некто Качалов.

К этому времени Владыка с помощью композитора Качалова музыкально оформил отдельные песнопения нового «Чина» и записал их на магнитофон [3, 245].

Композитор с такой фамилией в списках авторов духовных произведений не отмечен. Нет его, насколько известно, и в списках композиторов вообще и Чувашской респуб­лики в частности. Что, впрочем, не означает, что не было в Чебоксарах (где находился тогда владыка Мануил) или в другом городе музыканта с такой фамилией. Довольно интересно, что в попавшем мне в руки наборном экземпляре присутствует именно десять песнопений — то есть столько, сколько подарил владыка Патриарху Алексию (без позже появившихся № 11 и № 12). Какие шесть из десяти сам автор «Чина» считал наиболее интересными, вероятно, уже не удастся узнать. Есть основания для несколько странного «рабочего» предположения: если «Чин» все же был утвержден Патриархом в 1963 году, то в следующем 1964-м кто-то мог передать имевшиеся в Патриархии нотные и словесные тексты десяти антифонов Дмитрию Борисовичу Кабалевскому. С какой целью и почему именно ему — неясно. Неясно также, почему не был передан хотя бы словесный текст полностью.

Кстати, приведем характерную цитату из книги митрополита Иоанна:

В конце марта святитель гостил в Мо­скве и 23 марта был на приеме у Святейшего. Последний принял его ра­душно, но огорчил его тем, что от­кры­то заявил, что он (Святейший) сам лично расположил всех присутствовавших на сессии Синода иерархов про­тив «Чина».

Не удержался от злословия и Д. А. Ос­тапов [ближайший сотрудник Патриарха] в беседе с секретарем Владыки [то есть самим Иоанном]. Он так поносил святителя, что просто «уши вянули».

— Замучил Преосвященный Святей­шего своим «Чином», — злословил Остапов. — Сам составил чин отпевания, а сам живет. Ну какая разница, каким чином отпоют епископа: священническим или монашеским! Врачи запрещают Святей­шему более четырех часов работать в сутки, а они, видите ли, с «чинами» носятся. Тут вот еще какой-то иеромонах Никита с Пасхалией без конца суется. Оба, наверное, ненормальными стали: один с «Чином», а другой с Пасхалией. В гроб загонят Святейшего.

А затем, спохватившись, видимо, позвал к себе в кабинет секретаря и уже более ласково заговорил: «Конечно, мы уважаем Владыку, но нельзя же так мучить подолгу Святейшего. Смотри — зашел и целый час мучает Патриарха».

То, что высказал Патриарх о «Чине», и злословие Даниила Андреевича глубоко огорчило святителя. Он был полон внутренних переживаний. Впрочем, унынию от неудач не предавался. Преданность воле Божией укрепляла его дух. Он глубоко верил в конечное торжество правых начинаний [3, 273].

Однако:

Наступил 1963 год. В жизни святителя он был подобен морю то тихому, то бурному. И это особенно было заметно в его (Владыки) взаимоотношениях с Патриархом.

Побывав в самом начале марта в Ле­нинграде по делу поданной в духов­ную академию диссертации игумена ИОАННА [автора книги], Владыка 9 марта посетил Святейшего. Прием настолько был теплым, что душа святителя просто ликовала от радости. Патриарх взял под свою защиту пререкаемую академической корпорацией диссертацию, а в вопросе о «Чине» проявил особую благосклонность. Он взял заявление свя­тителя и сказал:

— Сейчас же дам распоряжение секретарю, чтобы он в первую же сессию включил вопрос о «Чине». Даю обещание, что он («Чин») получит мое утверждение [3, 278–279].

Выражаясь современным языком, престарелый митрополит «добил» еще более престарелого Патриарха, что дает представление о характере владыки Мануила.

…При знакомстве с «Антифонами» возникает ощущение, что они уж слишком «хороши» для безвестного провинциального регента или певчего. В Чине есть своя тональная драматургия, есть краткие внутренние лейт­мотивы, некие остановки движения, возникающие на главных моментах словесного текста — прошениях-обращениях к Христу. Хотя хоровая фактура в целом проста — постоянное четырехголосие, следующее слоговой и строчной организации текста, иногда с «разводами» более мелкими длительностями в голосах, редко с органными пунктами, — тем не менее впечатление примитивного этот нотный текст отнюдь не производит. То же можно сказать и о гармоническом языке — в принципе, опять-таки простом, диатоническом, с опорой на трезвучия и их обращения, но с красивыми модуляциями и применением характерных для православного пения квазигласовых кадансов в конце песнопений и отдельных их строк. Метрика свободная, тактовая; черта употребляется только в конце строк или с просодическими целями. Естественно, все песнопения написаны в минорных строях, но обращает на себя внимание, так сказать, постепенное углубление минорности: от c-moll — через f-moll — к b-moll.

Сам Кабалевский в это время, как раз в 1963 году, насколько известно, завершил работу над своим центральным произведением — Реквиемом памяти погибших в Великую Отечественную войну на стихи Роберта Рождественского. То есть поминальная тема присутствовала в эти годы в жизни Кабалевского. Ни одна из десяти частей этого сочинения, однако, не вызывает ассоциаций с православным пением.

Не могла ли быть тут некая «обратная логика»? Митрополит, узнав о работе очень известного композитора над Реквиемом и, возможно, услышав по радио какие-то фрагменты, решил письменно или через часто бывавшего в Москве послушника обратиться к Дмитрию Борисовичу с просьбой написать музыку к его тексту? В конце концов, оба они были «питерцами» по происхождению, возможны были и какие-то связи между семьями Лемешевских и Кабалевских.

К этой увлекательной истории можно добавить только, что рукопись «Антифонов» была обнаружена в архиве Дмитрия Борисовича Кабалевского.

Список источников

1. Архипов М. А. Чин архиерейского отпевания в первой четверти XVII в. в Московском царстве // Актуальные вопросы церковной науки. 2023. № 1. С. 162–166.
2. Афанасий (Сахаров), свт. Письмо архиепис­копу Мануилу (Лемешевскому) от 29 февраля — 1 марта 1956 года // Свт. Афанасий (Сахаров). О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. СПб. : Сатисъ, 2017. URL: https://litmir.club/br/?b=273433&p=7 (дата обращения: 23.09.2024).
3. Иоанн (Снычёв), митрополит Санкт-Петербург­ский и Ладожский. Митрополит Мануил (Леме­шев­­ский). Биографический очерк. СПб. : Joint-stock comp. «Danza», 1993. 302 с. URL: http://odin­blago.ru/mitr_manuil/ (дата обращения: 23.07.2024).
4. Косик О. В., Плетнёва А. А., Зеленина Я. Э. Афа­на­сий (Сахаров), священноисповедник, еп. Ков­ровский // Православная энцикло­педия. М. : ЦНЦ «Православная Энциклопедия», 2001. Т. 3. 752 c. URL: https://pravenc.ru/text/76846.html (дата обращения: 23.07.2024).
5. Письма разных лиц к святителю Афанасию (Сахарову). В 2 кн. / сост. О. В. Косик. М. : Изд-во ПСТГУ, 2013. Кн. 1. 799 с.
6. Роль епископа Мануила (Лемешевского) в разгроме обновленчества в Петрограде / публ. Н. А. Кривошеевой и Т. И. Королёвой, вступ. ст. и примеч. Н. А. Кривошеевой // Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2009. Вып. 4 (33). С. 101–143. URL: https://periodical.pstgu.ru/ru/pdf/article/980 (дата обращения: 23.07.2024).
7. Чин погребения архиереев в православной церкви. Справка. URL (2008): https://ria.ru/20081208/156755041.html(дата обращения: 23.07.2024).
8. Шкаровский М. В. Мануил (Лемешевский), митр.Куйбышевский и Сызранский, исто­рик Церкви // Православная энциклопедия. М. : ЦНЦ «Православная Энциклопедия», 2016. Т. 43. 752 c. URL: https://pravenc.ru/text/2561884.html (дата обращения: 23.07.2024).