В период жизни в Петербурге один из ближних кругов Прокофьева составляли родственники1. Это был семейный ближний круг. В него входила прежде всего молодежь семьи Раевских — дети сестры его матери. Семью Раевских, в том числе ее музыкальные интересы, Прокофьев подробно представил в «Автобиографии» [1].

Через несколько лет после революции имена родных вновь появляются в дневниковых записях и в переписке Прокофьева. События, происходившие с ними в двадцатые годы, отвлекают читателя от блестящих премьер, трансконтинентальных путешествий, тяжелого композиторского и исполнительского труда их знаменитого родственника.

После ареста своего кузена — А. А. Раевского2 — в 1925 году Прокофьев начинает регулярно, никогда не забывая и не ожидая напоминаний, помогать родным. Читая переписку двадцатых — тридцатых годов, мы видим композитора, который занят пересылкой в СССР продуктов, изучает подробности правил международной почты, осваивает способы нелегального перевоза через границу предметов одежды, часов, бритвенных лезвий, лекарств, которые нужны родственникам и знакомым. Всех, кого только возможно, он вовлекал в деятельность по передаче Раевским денег из своих советских гонораров. «Дорогой Николай Яковлевич. Извините, что потревожу Вас просьбой: <...> справьтесь, пожалуйста, может ли МОДПИК3 немедленно послать 150 рублей моей тетке? А если нет, то не наскребется ли каких-либо новых моих гонораров в Музсекторе? Для того и другого учреждения прилагаю Вам по записке», — писал он Мясковскому 7 марта 1929 года [4, 301].

Письма, публикуемые здесь, представляют собой несколько дополнительных иллюстраций на эту тему.

Татьяна Раевская4 была женой кузена Про­ко­фьева — Андрея Раевского5. В 1920 году, когда семья пыталась уехать из России, Анд­рей Александрович заболел сыпным тифом и скончался в Новороссийске в возрасте 38 лет, оставив беременную вдову и две­над­ца­тилетнего сына Александра. Татьяне уда­лось уехать из России с последним па­роходом6.

Она была дочерью Председателя цен­зур­ного комитета Александра Катенина, крест­ника императора Александра II. Катенин — член Совета министров, тайный совет­ник — в разное время занимал должности начальника департамента здравоохранения, управляющего по делам печати. Родовое гнездо семьи — усадьба Клусеево Чухломского уезда — стало местом, где они тщетно пытались спастись от катастрофы 1917 года.

Ниже публикуется одно из первых писем Татьяны, которое она послала Марии Григорьевне7 и Сергею Прокофьевым из Германии. Татьяна пишет о тех своих родных, кто еще остался жив. Письмо написано в состоянии сильного душевного смятения; видимо, поэтому в нем встречаются ошибки, кое-что написано неразборчиво.

28 мая 1921 г.
Получено 2 июня
Дорогие тетя Мари и Сережа!

Не успела я отправить свою открытку, как получила Сережино заказное письмо, за которое очень благодарю. На днях у меня была интересная встреча у Марии Ильиничны8 с ее дальней родственницей Сатиной9, которая только что пробралась из Москвы10. Ее сестра замужем за С. Рахманиновым и она к нему пробирается в Америку и везла из России последние его напечатанные произведения, в том числе и Сережину Четвертую сонату11. Когда мы до этого договорились и я ей сказала, что ты мой двоюродный брат, то я ее просила эту сонату не увозить в Америку, а прислать мне. Она это и сделала, и сейчас соната у меня на руках. Конечно, ей пришлось ее разрезать и подписать — но хуже, чтобы не было придирок на таможнях. Напиши, тетечка (неразборчиво. — Н. С.), куда ее выслать: в Париж или на имя тети Мари?12 И надо ли ее застраховать, а то как бы не пропала?

Я получила письмо от Шурика и Нади13. Они уже получили Ваше печатное письмо, очень рады, что Вы живы и переслали его маме14 в Пензу. Мама и Катя15 живут неважно в Пензе. Мама заведует общественной столовой и занята с утра до ночи. Катя часто хворает, но бодра и устраивает приют для глухонемых16. Настя М[аксутова] уже 6 месяцев очень больна, лежит в больнице. Катя М[аксутова] в Трофимовке. Аня и Катюша живут с нашими17. Шурик мечтает их перета­щить в Москву, но кажется, это почти безнадежно, так как получить разрешение на это невозможно и движение по дорогам железным ужасное.

Гораздо худшие известия я получила от своих, и сейчас я в таком ужасе и в таком состоянии, что почти ничего не соображаю.

Мама18 сидела 6 месяцев в тюрьме19, гнали ее из Чухломы в Галич, а потом в Кострому, Перехту и наконец в Ярославль. Здесь она узнала, что Женя20 сидит с ней под одной кровлей. Год в тюрьме и на очереди для расстрела. По ночам его заставляли рыть могилы для расстрелянных (всю его камеру расстреляли). От ходьбы и скверной обуви у нее21 сделался нарыв на ноге. А так как не было ни тряпочки, ни лекарства, то у нее сделалась гангрена и ей ампутировали ногу до колена и отправили в Кострому и она ничего не знала о Жене. Он же спасся оттого, что заболел сыпным тифом, потом возвратным, потом нефритом и наконец ревматизмом почек, так что теперь ходит с двумя палками и выглядит совсем стариком. Мама жила только то в больнице, то в богадельне. Сейчас она в больнице и по-видимому мне не суждено никогда ее увидеть. Женя пишет, что она тает не по дням, а по часам, что у нее невыразимые боли в кишечнике и постоянная рвота, помощи не получает никакой. Видимо у нее или язвы в кишках или рак. Женя работает с утра до вечера профессором английского языка в Костромском Университете, дает частные уроки и не может даже [себя] прокормить. Юрий22 скончался, когда нас выгнали из Клусеева, тетя (неразборчиво. — Н. С.) также от истощения год тому назад. Легко поймете, тетечка, мое состояние. Видимо, моя чаша не испита до дна. У меня сейчас никакой нет энергии и силы ни на что, хотя у меня есть кое-какие уроки и в этом отношении лучше, но конечно недостаточно, чтобы прокормить Митю23 и бонну. Пишите мне, пожалуйста, куда выслать ноты. Целую вас обоих крепко. Пишите маме в Пензу, я перешлю баронессе Мейендорф24.

Любящая Таня25.

***

Мария Григорьевна Прокофьева была очень близка со своей сестрой, Екатериной Григорьевной (урожденной Житковой), которая вышла замуж за одного из представителей рода Раевских. У них родилось четверо детей (один из мальчиков, Митюша, скончался в младенчестве).

Из коротких воспоминаний о родителях Сергея Прокофьева и о его детстве, которые Екатерина Григорьевна написала в 1924 году, живя с дочерью в Пензе26, можно узнать, что способности и тяга к музыке были не только у Марии Григорьевны, но и у обеих сестер: встречаясь, они любили играть в четыре руки. Особенно близки стали родственные семьи с 1904 года, когда мать и сын Прокофьевы поселились в Петербурге. Революция резко все изменила. Старший сын Андрей умер от тифа в 1920 году, пытаясь выехать из России; остальные двое детей оказались новой власти неугодными.

Три следующих письма — об этом. Первое из них свидетельствует о том, что от Екатерины Григорьевны, которая стала инвалидом после перенесенного удара (инсульта), скрывали известие о смерти сестры, матери Прокофьева. В Архиве Сергея Прокофьева (Serge Prokofiev Archive) к этому письму приложен небольшой листок бумаги, на котором рукой Олега Прокофьева27 написано, что в письме — ошибка датировки: Сергей Сергеевич не мог в 1925 году писать о состоянии Марии Григорьевны — ее уже не было в живых!28 Однако ошибки нет: от Екатерины Григорьевны скрывали, что сестра умерла.

17. VIII. 1925.
Seine et Marne,
Bourron-Marlotte,
France.

Дорогая тетушка,

Две твои открытки, от 30 июня и 4 июля, получил. Очень мне трудно сообщить что-нибудь отрадное о здоровье мамочки. Оно все в том же положении: большая слабость и полная потеря памяти. Аналогичное положение было в зиму 1923/24 года, но тогда к весне она стала поправляться, теперь же никаких перемен отметить не удается. 

Мы переехали из Бельвю29 в Марлот30, на вышеуказанный адрес. Это тоже недалеко от Парижа, хотя и дальше, чем Бельвю. Из некоторых слов в твоих открытках я заключаю, что ты не все мои письма получила. Так, например, относительно М. Д. Токарева31 я уже писал тебе, что посылать ноты через банк сложно, но он все мои сочинения сможет получить из книжного магазина «Книга», Москва, Кузнецкий мост, 12. На днях я видел в Париже директора всероссийской Филармонии Красина32, брата полпреда в Париже. Он приглашал меня в Россию на 10 концертов, обещая обезпечить все паспортные удобства по въезду и выезду, а также передал заказ от ЦИКа написать музыку к предстоя­щим торжествам по поводу 20-летия рево­люции 1905 года, однако уже у меня все время распределено до будущей весны, а потому я отказался. Приезжал в Париж также 

Экскузович33, директор Государственных Ака­демических Театров, и предложил поставить «Любовь к трем апельсинам» в Мариинском и может быть Большом московском театрах. По-видимому контракт будет скоро подпи­сан. Если это состоится, я немедленно вышлю тe6е еще денег34. Апельсины кроме того приняты государственной оперой в Берлине, и пойдут там во второй половине сезона35. Ты спрашиваешь про сюжет: это старая итальянская сказка, которой несколько сот лет; затем она была обработана в комедию Карлом Гоцци, которого считают итальянским классиком; а затем я уже переделал ее в оперное либретто. Случай с Глазуновым36, который вышел во время исполнения моей вещи, произошел еще в 1916 году, когда я дирижировал в Мариинском театре моею Скифской сюитой. Сейчас я работаю над новой большою вещью из русской жизни, по заказу Дягилева. Весною она будет дана в Париже37. Линетт много занимается пением и готовит репертуар к зимним концертам, которые состоятся у нас вместе в Швеции, Голландии, Франции и Италии. Святослав38 приближается к своему восемнадцатому месяцу, ходит и делает попытки разговаривать, но никак не может выбрать, на каком языке, слыша вокруг и русский, и французский, и английский /у него последнее время была няня американка/. Говорит: папа, мама, оревуар и целый ряд нечленораздельных слов. Bcе мы крепко тебя и Катечку целуем и просим передать наш привет Максутовым. Пиши нам, дорогая тетушка, о твоем здopoвье, — мы часто тебя вспоминаем и говорим о тебе.

Любящий тебя племянник39.

На днях Линетт пошлет тебе свой портрет с baby (от руки — Н. С.).

France, Paris XVI
5, Avenue Frémiet
Франция
[От Е. Г. Раевской]
M-eur Serge Prokofieff.
21.I
(Получ.) 26 янв.[аря] [1928 г.]
Родной мой, дорогой Сережечка! Вчера получила от Насти Максутовой40 письмо, что моя Катечка41 по возвращении из отпуска в школу42 заболела через несколько дней тою же болезнью, как и Шурик43.

Это известие меня так сразило, что я думала, что со мною сделается второй удар44.

Моя скорбь увеличилась еще тем, что она пишет, что К[атя] совершенно без денег (слишком дорого ей обошелся ея отпуск с разъездами туда и сюда) и помочь ей Максутовы не могут, т. к. и сами без денег. Ведь Настя только что перенесла серьезную операцию, да и Катю Петровну только что перевели из Красного Креста (я писала вам, что ее расшибли лошади, пришлось 5 швов наложить на голову, была сломана ключица), хоть и дома, но лежит, очень слаба от сильной потери крови.

У обеих временно прекратились уроки, потому и безденежье. Сколько времени продлится Катина болезнь, не знаю, но ее надо кормить и нанять человека, который 

носил бы ей еду45, а для этого надо денег. Будучи в Москве, ты говорил мне, чтобы в трудные минуты я обращалась бы к тебе, мой родной, дорогой Сережечка, что я делаю. Выручи нас, мой голубчик. Кроме тебя, мне обратиться не к кому. У нас здесь также полное безденежье. Ох, как тяжело, да еще на старости лет, просить о помощи. Крепко вас троих целую и горячо люблю. Тетя Катя.

Едва пишу — всю трясет46.

Открытка Е. Г. Раевской С. С. Прокофьеву от 21 января 1928 года
Фото: Архив Прокофьева в Колумбийском университете, ID:SPA_5309

Когда в 1925 году Прокофьев получил известие о том, что Шурик «внезапно хронически заболел», то некоторое время не мог понять, что речь идет об аресте, и гадал — что за болезнь постигла кузена. «Письмо от тети Кати. <…> О Шурике. Что за болезнь? Паралич? Сумасшествие?» — записал он в Дневнике 20 апреля 1925 года [6, 315]. Письмо, написанное три месяца спустя, свидетельствует о том, что с эзоповым языком, принятым в СССР, он был уже прекрасно знаком.

Е. Г. Раевской,
5, Avenue Frémiet,
Paris, XVI.
Москва
3 Мая 1928 года.

Дорогая тетушка,

Прилагаю при сем записку в Модпик, по которой Надя47 сможет получить там 200 руб­лей; из них 50 Катечке, а 150 на твои расходы с 15 Мая по 15 Августа.

С Кавказом я действительно вел переговоры о концертах, но ставил мою поездку в зависимость от постановки «Игрока» в Ленинграде48. Они же поторопились и вывесили афиши не дождавшись конца переговоров, за что сами же обиделись, когда выяснилось, что постановка «Игрока», а с нею и моя поездка в СССР переносится на осень49. Да, дорогая тетушка, к сожалению нам не удастся повидаться этой весною, но я надеюсь, что приеду не позже октября. Во всяком случае буду напирать на то, чтобы премьера состоялась не позднее начала ноября. Кстати, заговорили о постановке «Игрока» и в Московском Большом театре.

Вместо Москвы, сегодня уезжаю концертировать в Испанию, но не надолго50, а затем май и июнь проведем в Париже. Вопреки другим городам, в Париже в эти месяцы большой концертно-театральный сезон, на который сьезжаются музыканты со всех концов света.

У нас дома все благополучно, но мы глубоко огорчены болезнями, посетившими твою семью. Очень хочется услышать от тебя добрые новости. Мы оба крепко целуем тебя, дорогая тетя Катя, и всех твоих.

Искренно любящий тебя племянник51.

***

Продолжение темы репрессий — в следую­щем письме родственнице Прокофьевых — М. Г. Рейн.

М. Г. Рейн,
Hamburg.
15 Февраля 1928 года.

Дорогая тетя Мари,

Очень было приятно получить твою открытку и узнать, что у тебя в семействе все благополучно. От тети Кати я тоже имел две открытки с извещением о том, что Катичка по возвращении в Пензу была арестована и препровождена в тюрьму. Тебе вероятно уже известно, что когда человек в России арестовывается, то, чтобы не возбуждать внимания цензуры, пишут, будто он заболел. Понять не могу, почему это могло произойти. Возможно, что результат каких-нибудь местных интриг, так как Катичка очень энергично вела свою школу для глухонемых близ Пензы, и в связи с своей кипучей деятельностью могла иметь недоброжелателей и врагов. А так как с другой стороны она иной раз довольно невоздержана на язык в оценке советской власти и кроме того брат ея уже несколько лет сидит в тюрьме по подозрению в контрреволюции52, то все это и могло создать конъюнктуру для ея ареста. Надеюсь однако, что это будет не надолго и что во внимание ея полезной работы, последует скорое освобождение.

Во всяком случае будь очень осторожна в переписке с тетей Катей, дабы ея не подвести неосторожным словом. Если будешь писать о Катичке, то упоминай о ней, как о больной, а не как об арестованной. По получении этого известия я немедленно поручил Московскому Обществу Авторов вручить тете Кате 50 рублей на расходы по питанию Катички, но самой тете Кате ничего не писал по выше высказанным соображениям. И тебя, дорогая тетушка, очень прошу не затрагивать в письмах тете Кате всего того, что я тебе сообщаю.

Мы еще не решили, едем ли мы этой весною в Ленинград, так как Мариинский театр еще не знает успеет ли он дать мою оперу «Игрок» в Апреле или отложит постановку до осени. Если постановка отложится, то отложится и наша поездка53. Если же мы поедем, то я с удовольствием передам в Ленинграде деньги, о которых ты просишь54. Обязательно ли ты хочешь, чтоб они были переданы в долларах? От этого ведь нет никакой выгоды, ибо курс рубля установлен официально и неизменный. Если ты хочешь, чтоб я внес в рублях, то это можно сделать очень просто: ты мне скажешь, какую сумму я должен буду заплатить в Ленинграде, и при случае внесешь соответствующую сумму в марках на мой счет в Берлине.

У нас все благополучно. Святославу скоро минет четыре года. Я очень много работаю, так как тороплюсь закончить оркестровку «Игрока».

Крепко тебя, дорогая тетушка, целую. Моя жена присоединяется ко мне, и мы оба просим передать сердечный привет Оле55 и ея супругу. Адрес наш пока остается тот же, по которому ты прислала открытку56.

Любящий тебя твой племянник57.

***

Записок, подобных нижеследующей, Про­ко­фьев написал и отправил огромное ко­личество.

Serge Prokofieff,
5 Valentin Haüy,
Paris XV, France.

5 августа 1931 г.
Заведующему Финансовой Частью
Большого Театра,
Москва, Б. Дмитровка, 8.

Очень прошу Вас, по примеру предыдущих разов, послать из имеющихся у Вас моих гонораров за Любовь к трем апельсинам

1). 200 (двести) рублей Игнатьевой Екатерине Александровне, гор. Кадников Вологодской губ Советская 15;

2). 200 (двести) рублей Уваровой Анне Петровне Москва 2, Большой Афанасьевский, д. 35, кв. 4.

Благодарю Вас за услугу

Уважающий Вас58.

Литература

1. Прокофьев Св. С. О моих родителях. Беседа сына композитора с Наталией Савкиной // Сер­гей Прокофьев. 1891–1991. Дневник. Письма. Беседы. Воспоминания / ред. М. Е. Тараканов. М. : Советский композитор, 1991. С. 212–232.
2. Прокофьев С. С. Автобиография. 2-е доп. изд. М. : Советский композитор, 1982. 599 с.
3. Сергей Прокофьев. Дневник. Часть 2: 1919–1933. Париж : sprkfv, 2002. 890 с.
4. С. С. Прокофьев и Н. Я. Мясковский. Переписка / сост. М. Г. Козлова и Н. Р. Яценко. М. : Со­ветский композитор, 1977. 598 с.
5. Савкина Н. Каждая счастливая семья… // Научный вестник Московской консерватории. 2013. № 2. С. 5–49.
6. Nice D. From Russia to the West. 1891–1935. New Haven ; London : Yale University Press. 2003. 390 p.