Дальше я уже ничего не слышал и не видел. Во время перерыва подсел к бабушке, вялый и кислый, ожидая от нее нахлобучки и готовый стойко перенести все муки. Однако, к моему удивлению, бабушка выглядела удовлетворенной и бодрой.

— Ну, вот, видишь, все-таки сыграл! Я, правда, заметила, что ты на каждом шагу спотыкался и безбожно врал, и, честно говоря, там не было ни одной верной ноты. К тому же чувство ритма у тебя хромает. Хорошо еще, что заранее не объявили, какую пьесу ты будешь играть, и поэтому несчастную твою музыку публика с одинаковым основанием могла считать как «Неаполитанской песенкой», так и «Предсмертной исповедью ковбоя»... Хорошо, однако, что ты сыграл ее лишь наполовину: чем меньше подобная дребедень длится, тем лучше. Одно не поняла: чего ты так долго сидел на сцене? Ну ладно, это, очевидно, по неопытности, впоследствии выправишь и этот недостаток. Ну вот, тетя Соня появилась, — вспомни, о чем я тебе говорила...

Занавес раздвинулся, и мы действительно увидели тетю Соню. Перед ней стоял большой стол, весь уставленный подарками. Мы с бабушкой сидели в первом ряду, и снизу они нам не были видны, но, вероятно, выглядели интригующе, так как зал затих. Впрочем, может быть, он впал в свою привычную апатию?

Тетя Соня — в черном платье с гофрированным белым воротником и большой цепью на груди, увенчанной медальоном, — выглядела как Фемида от искусства. Серьезное милое лицо со смеющимися морщинками. Голос мягкий, спокойный и уверенный. Вся ее фигура светилась добром и чувством справедливости.

— Друзья, — сказала она, — наш утренник еще раз продемонстрировал, сколь плодотворно работает местком. Не прошло и двух лет после поездки на Зеленый мыс, как у нас уже очередное мероприятие. Дети наших служащих — это талантливые дети! Самые одаренные сегодня выступили перед вами. Как обширен диапазон их интересов! Трудно назвать вид искусства, который бы не привлекал их внимания. Мы надеемся, что сегодняшний утренник положит начало хорошей традиции. Учитывая его недостатки, в следующий раз мы к детям подключим взрослых, пригласим профессиональных актеров, а после концерта хорошо бы пустить кино. Сегодня на нашем утреннике победу одержал... — тут тетя Соня назвала мое имя. — Я хочу сказать, что победа присуждена с учетом и других успехов юного пианиста, недавно отличившегося на экзаменах. Итак, он завоевал первый приз и право выбора подарка... Мальчик, — она обвела зал глазами, и после некоторого блуждания взор ее остановился на мне, — подойди к столу и выбери себе подарок по душе.

Бабушка несколько нервным движением поправила мне воротничок, пригнула мою голову к себе и беззвучно прошептала: «Бюст Моцарта». Потом подтолкнула меня к сцене так, что первые пять шагов я сделал удивительно быстро, и присовокупила к этому «ласковому» пинку прямо-таки победоносную улыбку. Публика тоже благосклонно улыбалась, сопровождая мое шествие жиденькими, как и прежде, но одобрительными аплодисментами. Под этот аккомпанемент я прошел вдоль первого ряда и просцениума, поднялся вверх на три ступени и очутился на сцене. Тетя Соня стояла вполоборота ко мне, улыбаясь и поощряя меня взглядом. Растопырив пальцы, она держала кисть над каким-то предметом, который постепенно, по мере того как я приближался к столу, принимал все более отчетливые очертания.

Да, это был бюст Моцарта — бронзово-коричневый, с париком и глазами навыкате. Стоило мне заикнуться, и он навечно перешел бы в мое владение. Моцарт явно наблюдал за мною, а я... я не мог оторвать глаз от другого предмета, лежавшего рядом с ним. Это был детский конструктор — огромная коробка, с которой сняли крышку для того, чтобы всем были видны ее богатства. Здесь имелось все необходимое для сооружения железнодорожного полотна с разъездами и автоматическими переводами стрелок: плоскогубцы, комбинационные клещи, отвертки, коловорот с рачком, щипцы и даже спиральное сверло. Загипнотизированным взглядом я охватил целое и каждую деталь в отдельности.