Рецензия на книгу: Сафонова М. В. Жизнеописание Василия Сафонова, составленное его дочерью. М.—СПб. : Петроглиф, Центр гуманитарных инициатив, 2021. 432 с.

Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

А. С. Пушкин [7, 203]

Вероятно, всем интересующимся жизнью и твор­чеством Василия Ильича Сафонова зна­комы посвященные ему солидные то­ма, вышед­шие в свет под эгидой Фонда А. Н. Скря­бина1. Теперь их ряд пополнился впервые изданной на русском языке в пере­воде Е. Н. Саранчи книгой «Жизнеописание Василия Сафонова, составленное его дочерью». Фрагменты этой рукописи уже приводились в «Летописи жизни и творчества В. И. Сафонова» [3] и в сборнике «Трудись и надейся…» [12] как документальные подтверждения отдельных биографических фактов. Но представленное целиком «Жизнеописание…» приобретает совсем особый характер семейной хроники, пусть далеко не всег­да объективно освещающей те или иные события, но неизменно наполненной домашним теплом и любовью.

Мария Васильевна Сафонова родилась 6 (18) мая 1897 года в Москве. Может быть, поэтому она так хорошо чувствовала этот город и посвятила ему торжественные, как пасхальный перезвон, строки: «Москва — яркая, пестрая, с бесчисленным множеством церквей, с особым смешением древнерусского и восточного стилей; Москва — непри­нужденная, добродушно-веселая, щедро-­гостеприимная; Москва — сердце России» [10, 60]. В год рождения Марии Васильевны это была та Москва, в которую из провинциальной глуши стремились чеховские три сестры, повторяя как заклинание: «В Москву! В Москву! В Москву!» — Москва утренней зари Серебряного века. Еще числится в книжных новинках сборник молодого поэ­та В. Брюсова с вызывающим названием «Chefs d’oeuvre», в Частной русской опере С. Мамонтова восходит звезда Ф. Шаляпина и начинается дирижерский путь С. Рахманинова, в Большом театре дебютирует молодой юрист Л. Собинов, а годом позже в саду «Эрмитаж» откроется Художественно-обще­доступный театр. Это Москва со страниц прозы Б. Зайцева, где «гудят колокола, поют хоры, гремит трамвай, звенит румын в летнем зале Праги пышноволосой» [2, 453]. Москва, становящаяся европейской столицей, в которой «строят дома — сотни квартир с га­зом и электричеством; новые магазины — роскошь новая; новые мостовые, новый, не русский шик города» [2, 453]. Частью этого обновленного облика первопрестольной станет здание консерватории, возведенное стараниями Сафонова. Но в год рождения Марии Василь­евны была все еще жива и патриархальная Москва, с любовью воссозданная в «Лете Гос­поднем» И. Шмелёва. Москва, в которой рядом с Арбатом был возможен чуть ли не деревенский зеленеющий луг «Московского дворика» В. Поленова, где на улицы купеческого Замоскворечья пастух, играя на жалейке, выводил по утрам стадо коров, где в «портомойнях» на Москве-реке полоскали белье, а в самой реке в изобилии водилась вполне съедобная рыба.

Книга написана М. В. Сафоновой спустя полвека после ее бегства из России — в конце 1970-х годов, в центре Нью-Йорка, на английском языке2. Тем не менее она является фактом русской культуры, вернее, частью того драгоценного наследия русской зарубежной культуры, в котором утраченная Россия начала XX века предстает через «магический кристалл» воспоминаний, преображенная творческой памятью добровольного или вынужденного изгнанника. Книга, как это отмечено в ее заголовке, составлена: ее текст собирался из печатных и рукописных материалов, семейных преданий, свидетельств современников. Сведения из монографии Я. И. Равичера [8] соседствуют с письмами сестер автора — Анны и Елены Сафоновых, с воспоминаниями отцовских учеников и запи­сями бесед с ними. Все это скомпо­новано в хронологическом порядке и дополнено комментариями Марии Васильевны.

Естественно, описывая события, произо­шедшие до ее рождения, — детство и годы уче­бы Сафонова, его взаимоотношения с К. Да­выдовым, А. Рубинштейном и П. Чайковским, работу в Санкт-Петербургской кон­серватории, переезд в Москву, — Мария Ва­сильевна опиралась на сведения, почерпнутые из доступных ей источников. Сюда же относятся главы о старших представителях рода — отце и матери музыканта, родителях его жены — и «мифология» сафоновского клана вроде рассказов Анны Илларионовны, матери В. Сафонова, о посещении Пушкиным дома ее родителей во время путешествия поэ­та в Арзрум в 1829 году. Чужими мнениями автор руководствуется, повествуя о зарубежных триумфах отца, оставивших след в памяти слушателей и на страницах периодики. При чтении приводимых цитат из статей американских рецензентов не один раз приходят на ум слова Б. Пастернака: «До чего превратно и несообразно выражает подчас свои восторги человечество!» [6, 341].

Наиболее самостоятельны разделы, повествующие о детских и юношеских годах Марии Васильевны, о повседневном быте семьи в консерваторской директорской квартире и — особенно! — о летней отпускной поре в любимом Кисловодске. Это была привольная жизнь в просторном и хлебосольном доме, стоящем на горном склоне, откуда с террасы «открывался прекрасный вид на парк, на холмы, окружающие Кисловодск, и на купол собора вдали» [10, 180]. Жизнь, наполненная детскими играми и шалостями, му­зыкой, любительскими литературными и ху­дожественными опытами, воскресными хождениями в церковь, пешими и конными прогулками по горным тропам. Атмосфера ев­ропейского, интеллигентного дома прекрасно сочеталась с русским патриархальным укладом: беспечный досуг и совместное пение хоралов Баха с неизменной послеобеденной православной благодарственной молитвой. Во всем чувствовалось присутствие непререкаемо-авторитетного главы семьи, с его профессиональными интересами и широким международным3 кругом общения. Однако этот авторитет не подавлял: отец в повседневном общении ненавязчиво, исподволь формировал духовное пространство детей, склоняя их на собственном примере к честности и трудолюбию, заражая стремлением к совершенству в избранном деле. Его «случайные» фразы, брошенные за обеденным столом или во время прогулок, надолго запо­минались детьми; его мысли становились их нравственными ориентирами. Одно из таких высказываний стало для Марии Васильевны своеобразным ключом к тайне воздействия на публику Сафонова-дирижера, стремящегося объединить людей своим искусством, и оно звучит весьма современно: «Когда я ду­маю о массе людей в больших городах, толпах на улицах, людях, заключенных в клетки своих квартир, — их безразличие друг к другу мне кажется странным. Они проходят рядом, живут близко, и никому ни до кого нет никакого дела» [10, 292].

Сафонов гордился своими «органными трубками» — так он в шутку называл свое большое семейство, демонстрируя друзьям фотографию, где все чада и домочадцы шеренгой выстроены по росту. Бури ХХ столетия не пощадили этот бесценный «человеческий инструмент». Сын Сергей стал жертвой Первой мировой войны — умер после ранения под Вильно, Варвара и Ольга погибли в блокадном Ленинграде, Анна прошла через все круги ГУЛАГа. Как тут не вспомнить горестные слова еще одного знаменитого изгнанника —Владимира Набокова: «Балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!» [4, 498]. Как знать! Не этот ли запас родительской любви, накопленный в детстве и сохраненный «в карманах души» [4, 597], позволил Марии Васильевне противостоять житейским невзгодам и обрести в изгнании возможность творить, стать востребованным исполнителем и педагогом?

В редакторском предуведомлении гово­рится, что «составленное Марией Сафоновой жизнеописание отца носит характер па­негирика» [10, 15]. В «Словаре русского язы­ка» С. И. Ожегова дается два значения сло­ва панегирик — устаревшее и переносное. В первом случае это «ораторская речь хвалебного содержания», а во втором — «востор­женная и неумеренная похвала» [5, 489]. Обе трактовки не применимы к «Жизнеописанию», как не подходит к нему и девиз Тацита: «Sine ira et studio»4. Ораторское начало, причем панегирического характера, несомненно, присутствует в книге. Это прежде всего речи самого Сафонова, прозвучавшие на церемонии закладки первого камня здания консерватории и по поводу открытия ее Большого зала. Что поделаешь! Успешному администратору Сафонову приходилось порой для пользы дела обращаться в панегирическом тоне к меценатам и сиятельным покровителям искусства. Вполне понятно, что ему — выдающемуся музыкальному деятелю — случа­лось также принимать благодарственные спичи вроде похвального слова, с которым выступил Эндрю Карнеги на торжественном вечере, посвященном завершению деятельности Сафонова на посту дирижера оркестра Нью-Йоркской филармонии. Но не это официальное красноречие определяет тон книги — мы не найдем в ней неумеренных славословий и детски-безудержной восторженности, как, впрочем, не обнаружим и эпической беспристрастности. Автор откровен­но субъективен, избирателен в отборе, компоновке и комментировании материала. Все скандально известные сюжеты и факты, так или иначе наводящие тень на Сафонова (пре­словутое «дело Конюса»; грубости по отно­шению к оркестру и хору на репетиции «Фе­раморса» Антона Рубинштейна, шокиро­вав­шие Льва Толстого), остаются практически за гранью повествования, не задевая его сути. При этом тон рассказа удивительно спокоен, ровен. Автор никогда не переходит на взволнованный, задыхающийся шепот, не срыва­ется на внезапный крик, не выказывает «праведного негодования» по поводу сторонних критических оценок — он их просто не замечает. Господствуют умиротворенные и умиротворяющие интонации домашнего разговора, ведущегося в кругу родных, как это бывает, когда близкие вечером собираются за столом и предаются воспоминаниям, читая старые письма, рассматривая семейные альбомы с пожелтевшими фотографиями и поч­товыми открытками, присланными из былых путешествий. Иллюстративный ряд книги, по большей части любовно подготовленный самой Марией Васильевной, напоминает такой трогательный домашний архив. Он бережно сохранен издателями и дает возмож­ность читателю полноправно вступить в этот избранный круг. Дочь, перешагнувшая возраст своего отца, смотрит на него из беспокойной дали будущего чуть ли не материнским взглядом и, рассказывая о его юных годах, нередко с трогательной наивностью называет мальчика по имени: «Василием овладело желание изучать музыку…» [10, 34]. «Поющий звук был превыше всего из того, чего добивался от своего ученика Виллуан, и ничто не могло так затронуть Василия, глубоко любившего пение с самого раннего детства» [10, 37].

Жанр книги не вписывается в традици­он­ные академические рамки. Ее нельзя назвать ни книгой мемуаров, ни сборником статей и материалов. Скорее всего, ей бы подошло определение взгляд, подразумевающее и многообразие рассматриваемых явлений, и субъективный подход к ним. Автором, несомненно, руководили силы, обозначенные Пушкиным: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Причем для многих изгнанников, в том числе и для Марии Васильевны, слово «пепелище» потеряло изначальную пушкинскую метафоричность и стало жестокой реальностью. Снесен дом у Арбатских ворот, где некогда жил Сафонов; не сохранился и его дом в Кисловодске; при взрыве Свято-Никольского собо­ра в 1936 году5 были уничтожены захороне­ния семьи Сафоновых, — все это существовало лишь в виде «объектов нематериального наследия», хранимых в памяти Марии Васи­льевны. И ее взгляд — взгляд любящей дочери — приобрел наконец материальные очертания в виде книги, по прочтении которой остается смешанное чувство светлой печали. И хочется верить, что этот взгляд любви — единственно верный. И прав еще один невольный изгнанник — И. А. Бунин, когда говорил, что «от жизни человечества, от веков, поколений остается на земле только высокое, доброе и прекрасное, только это. Все злое, подлое и низкое, глупое в конце концов не оставляет следа: его нет, не видно» [1, 292–293].

Литература

1. Бунин И. А. Богиня разума // И. А. Бунин. Собрание сочинений. В 6 томах. Т. 5. М. : Сантакс, 1994. С. 282–293.
2. Зайцев Б. К. Сочинения. В 3 томах. Т. 1. М. : Терра, 1993. 528 с.
3. Летопись жизни и творчества В. И. Сафонова / сост. Л. Л. Тумаринсон и Б. М. Розенфельд. М. : Бе­лый Берег, 2009. 766 с.
4. Набоков В. В. Другие берега // В. В. Набоков. Рас­сказы. Воспоминания. М. : Современник, 1991. С. 451–626.
5. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М. : Русский язык, 1990. 921 с.
6. Пастернак Б. Л. Шопен // Б. Л. Пастернак. Со­чи­нения. В 2 томах. Т. 2. Тула : Филин, 1993. С. 338–342.
7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10 то­мах. Т. 3. Л. : Наука, 1977.
8. Равичер Я. И. Василий Ильич Сафонов. М. : Музгиз, 1959. 367 с.
9. Сафонов В. И. Избранное. «Давайте переписы­ваться с американскою быстротою…»: переписка 1880–1905 годов / ред.-сост. Е. Д. Кривицкая, Л. Л. Тумаринсон. СПб. : Петроглиф, 2011. 758 с.
10. Сафонова М. В. Жизнеописание Василия Сафонова, составленное его дочерью. М.—СПб. : Пет­роглиф, Центр гуманитарных инициатив, 2021. 432 с.
11. Странствующий маэстро: переписка В. И. Сафонова 1905–1917 годов / ред.-сост. Л. Л. Тумаринсон. М. : Белый берег, 2012. 672 с.
12. «Трудись и надейся…». Василий Сафонов: новые материалы и исследования / ред.-сост. Л. Л. Тумаринсон. М.—СПб. : Центр гуманитарных инициатив, 2017. 704 с.