1948 год вошел в историю советской музыки как своего рода символ бесцеремонного вмешательства идеологии в музыкальную жизнь. Общая канва событий хорошо известна. Внешним поводом для развертывания кампании по борьбе с формализмом стала премьера оперы «Великая дружба» Вано Мурадели в Большом театре 7 ноября 1947 года. «Ошибочный» взгляд авторов оперы на историю и плохая организация постановочного процесса были использованы руководителем Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Андреем Ждановым в качестве предлога для полномасштабной атаки на советскую музыку в целом.

В последние годы эстетические, полити­ческие, экономические предпосылки и ре­зуль­таты кампании стали предметом при­сталь­­ного внимания со стороны российских и зарубежных музыковедов и историков. Сре­ди особенно важных в разработке данной проблематики работ можно отметить основанные на изучении архивных материалов монографии Е. C. Власовой «1948 год в совет­ской музыке» [3] и К. Томофф «Creative Union: The Professional Organization of Soviet Com­po­sers, 1939‒1953» [27], а также опуб­ли­ко­ванный Л. В. Максименковым сборник до­ку­ментов «Музыка вместо сумбура: ком­по­зи­то­ры и музыканты в Стране Советов, 1917‒1991» [18]. Вопрос участия «Советской музыки» в событиях 1948 года в этих работах остался на периферии внимания. Журнал использовался в первую очередь как источник сведений о ходе кампании и ее последствиях. 

Вместе с тем в результате роспуска РАМП и АСМ после публикации 23 апреля 1932 года Постановления ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организа­ций» [21] и ликвидации выпускаемой каждой из организаций журналов «Советская музыка» на многие годы стала единственным му­зыкальным периодическим изданием и в этом качестве неизбежно оказалась важным участником происходящих событий. Ее положение можно назвать двояким. С одной стороны, журнал стал жертвой кампании. «Советской музыке» пришлось разделить вину за сложившуюся на музыкальном фронте ситуацию, а ее редакционной политике претерпеть серьезные изменения. С другой стороны, журнал оказался ее участником. Хотя в финальном тексте Постановления название журнала не фигурирует, второй черновик документа, датированный не ранее 2 февраля, содержит прямые указания редакциям газеты «Советское искусство» и журнала «Советская музыка» рассматривать музыкальные произведения с новых идеологических позиций: «<…> при оценке произведений исходить из того, насколько музыкальное произведе­ние отвечает художественным запросам советского народа, требованиям высокой идей­ности, народности и принципам социалистического реализма» [18, 297]. Исследованию этой двойственной роли посвящена настоящая статья.

1. Начало: обвинения «Советской музыки» в распространении формализма

Несколько слов о ситуации в «Советской музыке» накануне 1948 года. Формально руководителем журнала являлся Д. Б. Кабалевский, который был назначен на пост главного редактора в сентябре 1940 года. Придя на смену Н. И. Челяпову и М. А. Гринбергу1, Кабалевский стал первым профессиональным музыкантом, занявшим эту позицию. Его редакционная политика отличалась стремлением к большей профессионализации журнала, повышению теоретического уровня публикуемых в нем статей. Имена Прокофьева, Шостаковича, Мясковского регулярно появлялись на страницах «Советской музыки»2. После вызванного войной перерыва публикация «Советской музыки» возобновилась в 1946 году, но из-за дефицита бумаги журнал выходил нерегулярно. Очевидно, материальное снабжение музыкального издания на тот момент не являлось приоритетным. В марте 1947 года приказом Комитета по делам искусств Кабалевскому был предоставлен творческий отпуск в связи с работой над оперой по повести Б. Горбатова «Непокоренные» (впоследствии стала известна под названием «Семья Тараса»)3. Временно исполняющим обязанности главного редактора «Советской музыки» был назначен профессор по классу фортепиано Московской консерватории А. А. Николаев4.

Начало антиформалистической кампании для журнала было положено 2 февраля 1948 года, когда в газете «Советское искусство» появилась анонимная статья с говорящим названием «В стороне от творческих задач» [5]. Хотя вина за недостатки издания возлагалась в основном на Комитет по делам искусств и Союз советских композиторов, журнал обвинялся в том, что он, «не умея поднимать своевременно жизненно важные вопросы, не умея возглавить и направить творческую дискуссию по верному, общественно полезному руслу <…> не овладел позициями организатора идейного руково­ди­теля и по существу ограничился ролью бес­страстного регистратора отдельных и раз­роз­ненных музыкальных явлений» [5]. Выска­зан­ные к журналу претензии сводились к сле­дую­щему: «<…> идейная аморфность, от­сут­ствие ясной целенаправленности и прин­ци­пи­альной линии» [5].

Роль «Советской музыки» в распространении формализма стала одной из центральных тем собрания в Союзе советских композиторов, проходившем 17–25 февраля [8]. В стремлении оправдаться члены редакции журнала выбрали различные стратегии защи­ты. Д. Б. Кабалевский попытался разделить личную позицию и свои действия на посту главного редактора журнала. Он заявил, что ему не нравились «Ода на окончание войны» Прокофьева, Симфония № 8 Шостаковича, Виолончельный концерт Хачатуряна5, но в то же время он не посчитал возможным распространить свои личные пристрастия на редакционную политику журнала в целом. «Я со всей прямотой должен признать, что наш журнал не справлялся со своими задачами и также способствовал созданию того положения в музыке, которое так решительно осуждено в Постановлении ЦК партии», ― резюмировал композитор [8, 83]. Иными словами, его вина заключалась не в симпатии к формализму, а в неверном истолковании его обязанностей как главного редактора. И. В. Нестьев, заведовавший одним из отделов журнала, выбрал защитную тактику другого рода. Признавая ошибки в оценке отдельных сочинений, он утверждал, что самой большой ошибкой «Советской музыки» следует считать излишнее доверие мнению Коми­тета по делам искусств и Оргкомитета Союза советских композиторов (обе структуры уже были названы виновными в поддержке формализма в тексте Постановления), и таким образом перекладывал вину на вышестоящие инстанции. Подобный подход давал возможность не только превратить обвинения в формализме в меньший грех чрезмерного послушания, но и пролоббировать бóльшую независимость в будущем.

2. Первые последствия: cмена главного редактора и перестройка идеологического курса

Подобно Союзу советских композиторов и Комитету по делам искусств, «Советскую музыку» ждала смена руководства. Воплощать актуальную идеологическую повестку доверили Мариану Викторовичу Ковалю. Приказ о его назначении главным редактором был подписан заместителем председателя Комитета по делам искусств А. А. Петросяном 10 февраля 1948 года6. На следующий день Секретариат Союза советских компо­зиторов одобрил это решение7, и новые главы Комитета по делам искусств и Союза советских композиторов П. И. Лебедев и Т. Н. Хренников представили его кандидатуру на утверждение Жданову8. В сопроводительной записке они характеризовали текущее положение дел в «Советской музыке»: «Журнал фактически перестал быть орудием проведения политики партии в области музыки, более того, превратился в трибуну для различного рода пропагандистов формализма, носителей модернистских и других реакционных западно-европейских (sic) направлений. Оторванность журнала от жизни, его низкий теоретический уровень привели к тому, что он стал совершенно неинтересным для работников музыкального искусства и в то же время недоступным и ненужным для широких кругов интеллигенции»9.

М. В. Коваль, 1957 год
M. V. Koval, 1957
Фото: «Музыкальная академия»

Назначение Коваля на пост главного редактора в такой поворотный для советской музыки момент можно объяснить рядом причин. Хотя его авторитет в профессиональ­ной среде был несопоставим с упомянутыми в Постановлении композиторами, Коваль пользовался поддержкой бюрократов от искусства. Он являлся членом партии с 1940 го­да и автором идеологически одобряемой хоровой музыки, а его опера «Емельян Пуга­чёв» была удостоена Сталинской премии первой степени в 1943 году (гонорар композитор патриотично перевел в пользу Фонда обороны) [26, 208]. Кроме того, Коваль имел опыт работы в музыкальной прессе: он входил в редакционную коллегию выпускавшихся до 1932 года РАПМовских журналов «За пролетарскую музыку» и «Пролетарский музыкант», а также регулярно публиковался в «Советской музыке». Таким образом, в своем музыкальном и публицистическом творчестве он представлял противоположное композиторам-формалистам направление.

Первый номер «Советской музыки» под новым руководством был подписан в печать 18 марта, что дало редакции некоторое время сориентироваться и отреагировать на происшедшие события. Номер открывался перепечатанным из «Правды» текстом Постановления [20], за которым следовали две программные речи Жданова [6; 9] и официальное выражение одобрения нового идеологического курса от имени московских композиторов и музыковедов [2]. Журнал также опубликовал статью Хренникова, развиваю­щую идеи Постановления, и стенограмму заседания в Союзе советских композиторов 17‒26 февраля [8; 24]. Наконец, в поддержку реалистического направления в музыке и в качестве доказательств порочности формализма приводились цитаты из писем и мемуаров русских классиков (Глинки, Одоевского, Даргомыжского, Балакирева, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стасова, Чай­ковского, Лароша) [10]. Особое внимание журнал уделил реакции простых любителей музыки. Поскольку Постановление было призвано выражать их интересы, одобрение слушателей являлось необходимым для придания кампании легитимности. Более десяти страниц в каждом из первых двух номеров журнала было отведено обзору реакций на Постановление в печати по всему Советскому Союзу [22]. Рабочие и инженеры, композиторы и музыкальные деятели в регионах, агрономы и каменщики, директора музыкальных школ и портные, студенты и члены Академии наук, токари и работники связи в едином порыве приводили примеры формалистических извращений на местах и выражали полную поддержку действиям партии.

В последующих номерах «Советской музыки» новый курс продолжал утверждаться и детализироваться. В программной статье второго выпуска журнала, написанной по итогам Первого всесоюзного съезда советских композиторов (19–25 апреля), редакция вновь выразила готовность бороться с антинародным формалистическим направлением и поддерживать развитие реалистического искусства, а также дословно привела непосредственно относящийся к ее деятельности пункт резолюции по итогам съезда: «Съезд обязывает редакцию журнала “Советская музыка” стать боевым органом, непримиримо борющимся против проявлений антинародного формализма, за всемерное развитие реалистического искусства. Освещение музыкальной жизни, в особенности Союзных республик, должно стать более систематическим и полным» [4, 7]. Мартовский номер далее уточнял миссию журнала: его задачами объявлялись активное участие в антиформалистической кампании посредством глубокого и детального анализа формалистических сочинений, разоблачения истоков зарубежной декадентской музыки, утверждения непреходящего значения русской классики и активного взаимодействия с музыкантами-профессионалами и любителями [12].

3. Административные последствия: увеличение финансирования и формирование редколлегии

Поскольку поддержка «Советской музыки» имела большое значение для успеха кампании, на развитие журнала были выделены дополнительные ресурсы. Если до 1948 года восстановление регулярной публикации журнала не являлось приоритетом, то после выхода Постановления приказом Уполномоченного Совета Министров СССР по охране военных и государственных тайн в печати К. К. Омельченко «Советская музыка» вернулась к изначальному ритму ежемесячных выпусков10. Также выросли тираж и объем журнала. Первые месяцы новые цифры согласовывались Омельченко или заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д. Т. Шепиловым отдельно для каждого номера и мотивировались необходимостью освещать происходящие в му­зыкальном мире события11, но в скором времени Постановлением ЦК ВКП(б) «Об упорядочении издания некоторых журналов» они были закреплены на постоянной основе12. Приказом директора Государственного музыкального издательства А. П. Большеменникова увеличился состав сотрудников редакции и фонд заработной платы13.

Еще одной задачей на пути перестройки журнала стало утверждение новой редакционной коллегии. 6 мая 1948 года Хренников и Лебедев отправили на имя Жданова проект ее состава с кратким описанием значимости каждого кандидата для «Советской музыки»14. Список включал Б. В. Асафьева («известный музыковед, председатель Союза Советских композиторов, доктор искусствоведческих наук»), Н. Я. Брюсову («старый общественно-­музыкальный деятель, музыкант-теоретик, вы­дающийся музыкальный педагог, имеет большие заслуги в деле приобщения широких народных масс к музыке и музыкальным знаниям, опытный редакционный работник»), Д. Б. Кабалевского (после перечисления регалий авторы записки отмечают, что он «оказывает большую и искренную [sic] помощь новому руководителю журнала “Советская музыка” в его работе и принимает активное участие в перестройке журнала в соответствие с указаниями ЦК ВКП(б)»), А. И. Шавердяна («музыкант-теоретик, один из видных музыкальных критиков, крупный знаток народной музыки советского Востока. Тов. Ша­вердян стоит на правильных научных пози­циях и вел активную борьбу против форма­листических и других антинародных из­вра­­щений в музыкальном творчестве и му­зыко­знании. <…> Участие т. Шавердяна в редакции журнала очень важно для правильного освещения вопросов музыкального творчества многонациональных наших республик») и Е. А. Грошеву («молодой музыковед-историк и способный редакционный работник. Будучи на работе в Управлении Музыкальных Учреждений Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР в качестве инспектора в течение ряда лет, активно критиковала неправильную музыкальную политику руко­водства Комитета. В своих выступлениях в статьях т. Грошева настойчиво отстаивала партийную линию в вопросах музыкального искусства»).

Д. Б. Кабалевский, 1956 год
D. B. Kabalevsky, 1956
Фото: kabalevsky.ru

Предвидя возможные возражения против кандидатуры Кабалевского, Коваль дополнительно направил Жданову записку, в которой еще раз подчеркнул его неоценимую помощь во время переходного периода и глубокое осознание критики партии15. Опасения Коваля оказались обоснованными. Б. С. Рюриков, один из чиновников Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), в письме Жданову выступил против включения Кабалевского в состав редакционной коллегии: «Тов. Кабалевский в течение ряда лет был связан с антинародным формалистическим направлением в музыке и, редактируя журнал “Советская музыка”, вел его в форма­листическом духе. Было бы неправильно вводить т. Кабалевского в редакционную коллегию органа Союза советских композиторов, когда перед Союзом поставлена задача полного разгрома формалистического направления»16. Другие кандидатуры также вызвали возражения17. В записке Жданову Рюриков указывает на слабое здоровье и загруженность Асафьева, а также на занятость Шавердяна в газете «Советское искусство». В то же время он отмечает отсутствие в списке композиторов и музыковедов реалистического направления.

Новый список кандидатов был представлен на утверждение секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову в октябре18. На этот раз он включал музыковедов Б. В. Асафьева, Т. Н. Ливанову, И. В. Нестьева и композитора Ю. А. Ша­порина. Такой состав также не получил одоб­рения19. Лебедеву и Хренникову вновь было предложено подумать над включением большего числа композиторов реалистического направления. После этого вопрос утверждения новой редакционной коллегии на некоторое время ушел с повестки.

4. Первые успехи: оценка результатов перестройки журнала

Первые изменения в редакционной политике журнала получили положительную оценку в газете Отдела пропаганды и агитации при ЦК ВКП(б)20 «Культура и жизнь». В рецензии на первые три выпуска «Советской музыки» с одобрением отмечалось, что журнал «стремится решительно порвать со своими прежними “традициями” отгораживания от массового читателя и апелляции к кучке “избранных”. Язык его статей стал проще, яснее, темы ― острее, жизненнее, политически актуальнее и значительнее. Вместо беззастенчивой апологетики формалистических произведений и аполитичной псевдо-науч­ной схоластики читатель находит теперь на страницах журнала гневные слова обличения чуждых советской музыке влияний за­гнивающего буржуазного искусства и его трубадуров, горячую пропаганду принципов русской классической музыкальной эстетики» [11]. При этом авторы рецензии посчитали, что журнал чересчур увлекся публикацией официальных постановлений и ему следует уделять больше внимания анализу сочинений современных композиторов.

28 сентября Секретариат Союза советских композиторов посвятил отдельное заседание обсуждению «Советской музыки»21. Сохранившаяся в фонде Союза композиторов СССР стенограмма показывает, что после первых полугода существования журнала в новом качестве Коваль чувствовал себя довольно уверенно. Свою речь он начал с красочной характеристики положения журнала до 1948 года: «<…> журнал влачил жалкое существование. Он выходил раз в два месяца, но и при этом обыкновенно запаздывал. Помещаемый в нем материал часто носил характер прошлогоднего снега. Язык многих статей был совершенно неудобоварим. Была мода на серые, безликие и малопонятные статьи, были признаком хорошего тона непонятные и туманные статьи. Пропаганда формализма шла в журнале полным ходом. И в этом смысле журнал был хорошим подспорьем для модернистического характера музыки. Здоровое, прогрессивное демократическое направление пробивалось на страницы журнала с трудом»22. Затем новый руководитель приступил к описанию результатов текущей работы, которые сводились прежде всего к организационно-административным достижениям: выросли тираж и объем журнала, были решены проблемы с несвоевременным выходом из печати, улучшилось качество полиграфии, увеличился штат редакции. Основная же часть доклада Коваля была посвящена представлению плана дальнейшего развития «Советской музыки», который находился в идеологической плоскости и сводился к реорганизации каждого из разделов журнала в соответствии с высказанными в Постановлении идеями. Так, задачами секции советской музыки ставились поддержка реалистического направления в музыке и критика формалистических произведений; прио­ритетными объявлялись вопросы вокальной и хоровой музыки, оперного жанра, музыки народов СССР; в публикациях статей о русской классике предлагалось делать акцент на тех вопросах, которые помогли бы развитию советской музыки; раздел современной музыки направлял свое внимание на критику музыкальных произведений капиталистических стран; даже рубрики хроники, библиографии и нотографии планировалось превратить в поле для критики.

Принятая по итогам совещания резолюция Секретариата Союза советских композиторов приветствовала быстрое и детальное освещение февральского Постановления, от­метила принципиальную политическую на­правленность журнала, его приверженность борьбе с формализмом, а также успехи в про­паганде русского классического наследия23. Граничащие с доносом статьи Коваля о Шо­стаковиче [14] и, с некоторыми оговорками, Ливановой о Хачатуряне [17] были приведены в качестве положительных примеров анализа формалистических музыкальных про­­изведений. В то же время в резолюции от­ме­чались и определенные недостатки, глав­ным из которых оказалось отсутствие позитивной программы развития советской музыки.

5. «Советская музыка» и «дело музыковедов»

Новая политика журнала встретила равнодушие или даже молчаливое сопротивление со стороны музыковедов. Уже на вышеупомянутом сентябрьском заседании Коваль критиковал ученых за то, что они не участвуют в жизни журнала, приравнивая такое поведение к невыполнению требований Постановления и саботажу перестройки журнала. После публикации статьи «Об одной антипатриотической группе театральных крити­ков» в «Правде» 28 января 1949 года [19] ата­ка на музыковедов развернулась в полную силу.

Состояние музыкальной критики стало одной из основных тем редакционной статьи в февральском номере «Советской музыки». В ней музыковеды публично обвинялись в уклонении от выполнения своего профессионального долга по борьбе с форма­лизмом. Автор статьи призывал «очиститься от людей, не способных или не желающих бороться за передовые патриотические идеи советского искусства» [13, 6]. В следующей статье номера Хренников обвинил музыкаль­ную кри­тику в том, что она «не только не возглав­ляет, но во многом мешает, задерживает и тор­мозит развитие советской музыки в един­ственно верном, указанном партией, наро­дом реалистическом стиле» [25, 7], а так­же назвал Мазеля, Бэлзу, Вайнкопа, Оголевца, Шлиф­штейна, Мартынова, Гинзбурга, Лива­нову и Пекелиса среди тех музыковедов, которые поддерживают формалистические тенденции. Вслед за композиторами музыковеды должны были пройти через ритуал критики и самокритики.

Ритуал был приведен в исполнение на трехдневном совещании в Союзе композиторов в феврале 1949 года, посвященном проблемам музыковедения и музыкальной критики. «Советская музыка» не просто напечатала стенограмму выступлений двух де­сятков музыковедов, но и сопроводила каждое из них редакционным комментарием, недвусмысленно отражающим позицию журнала. Так, Мазель «не нашел в себе мужества дать достаточно четкую политическую характеристику того антипатриотического направления в советском музыковедении, одним из глашатаев которого он является» [7, 17]; выступление Житомирского было названо формальным и сухим, «с явными попытками смягчить и замазать политическую сущность обвинений» [7, 17]; Рыжкин выступил с тоном «непогрешимого наставника» [7, 25]; речь Бэлзы охарактеризована как «сплошная импровизация, сдобренная цветистой фразеологией, но совершенно лишенная четких формулировок» [7, 25]; Пекелис «обнаружил полное непонимание происходящих собы­тий» [7, 26]; Оголевец был прямо назван «безродным космополитом» и «лжемузыковедом» [7, 28]. Практически все ведущие музыковеды оказались в той или иной степени причастны к распространению формализма, что в какой-то мере могло сыграть в их пользу из-за невозможности подвергнуть санкциям всех без исключения.

Три последних руководителя «Советской музыки» — Кабалевский, Николаев и Коваль — также присутствовали на собрании. Оценивая свою недолгую работу на посту главного редактора, Николаев признался в недопонимании партийных и политических задач советского искусства и процитировал данную ему однажды Келдышем характеристику: «Ничего хорошего про меня как редактора журнала сказать нельзя» [7, 33]. Несмотря на это, его самокритика была признана «совершенно неудовлетворительной». На фоне крайне резких комментариев в адрес других музыковедов неожиданно деликатной 

выглядит характеристика речи Кабалевского, который сконцентрировался на ошибках советского музыкознания вообще, умолчав о своей роли в руководстве журналом. Хотя это опущение отмечено в стенограмме и в комментариях указывается на ответственность Кабалевского в поощрении формализ­ма, его выступление тем не менее было признано «содержательным» [7, 26]. Коваль в качестве действующего главного редактора в своем выступлении еще раз напомнил о статусе журнала как единственной печатной платформы, упрекая музыковедов в том, что они отвечают молчанием на просьбу предоставить статью для журнала или же ссылаются на занятость, и угрожая интерпретировать дальнейший отказ сотрудничать как акт саботажа.

6. Финал: неудовлетворительные итоги кампании

Несмотря на воинственную риторику первых месяцев кампании, вскоре стало очевидно, что перестройка журнала проходит не так гладко. Уже в сентябре 1949 года в докладной записке начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) М. А. Суслову Коваль аккуратно пытался сбалансировать достижения и неудачи24. Отмечая публикацию статей, обличающих формалистические черты сочинений перечисленных в Постановлении композиторов, Коваль признавал, что некоторые из них были недостаточно критичными. 

Напечатанные же материалы о композиторах реалистического направления оказались, напротив, чересчур похвальными и поверхностными, и критикам не удалось помочь им в дальнейшем профессиональном и идеологическом росте. Перечисляя опубликованные статьи о народной музыке, Коваль сетовал на сложности с получением материалов из советских республик. Появившиеся статьи по вопросам эстетики и проблемам современной музыкальной жизни, по его словам, не смогли должным образом повлиять на существующую музыкальную жизнь, так как журнал не интересовался результатами публикаций. Он также признавал чересчур сухой и академичный тон многих статей о советской музыкальной жизни, в то время как подобные вопросы нужно обсуждать в партийном духе и через призму борьбы реализма и формализма. Кроме того, «Советская музыка» вновь столкнулась с трудностями в пуб­ликации в срок вследствие неэффективной организации работы внутри редакции и проблем с типографией. Для улучшения ситуации Коваль просил скорейшего одобрения состава редакционной коллегии, дополнительного финансирования для увеличения объема журнала, а также снижения розничной цены журнала до семи рублей.

Если Коваль все еще пытался в своем сообщении сбалансировать положительные и отрицательные тенденции в развитии журнала, то сотрудники Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) В. С. Кружков и П. А. Тарасов в декабрьском докладе Суслову описывали ситуацию вокруг журнала в более мрачных тонах: «<…> журнал не справляется с возложенными на него задачами, не разрабатывает важнейшие творческие и теоретические проблемы развития советской музыки и музыкальной критики»25. Список замечаний к журналу оказался длинным и детальным: от поверхностного анализа речей Жданова и неверного понимания природы программной музыки до невнимания к проблемам оперного жанра, недостаточно критичного отношения к одним композиторам и излишней придирчивости к другим, создания искусственного разделения между джазом и формалистической музыкой и подмены анализа советской музыки с позиции социалистического реализма словесным описанием композиций. Недовольство вызвало и то, что «Советская музыка» не выступила с критикой музыковедов-формалистов. Наконец, Коваль лично был обвинен в семейственности (за появление благосклонной рецензии на концерт его жены, певицы Людмилы Глазковой), неумении руководить кадрами (объявленные формалистами Мартынов, Шнеерсон и Нестьев не были уволены с должностей руководителей отделов), общем отсутствии интереса к работе журнала, а также допущении грубых ошибок в написанных им статьях.

На этом этапе утверждение состава редакционной коллегии стало делом первостепенной важности. 22 сентября 1949 года П. И. Лебедев и секретарь Союза советских композиторов В. Г. Захаров обратились к М. А. Сус­лову с очередным предложением по ее составу26. В список вошли М. В. Коваль, композиторы И. О. Дунаевский и Д. Б. Каба­левский, хоровой дирижер и заместитель председателя Комитета по делам искусств А. И. Анисимов, музыковед и директор Музгиза К. К. Саква, а также фольклорист, художественный руководитель Русского народного хора имени М. Е. Пятницкого П. М. Казьмин. Список был одобрен с небольшими измене­ниями: окончательный вариант включал Д. Д.  Шостаковича, главу комиссии по музыковедению Союза советских композиторов и будущего главного редактора журнала Е. А. Грошеву, а также преподавателя истории и эстетики Московской консерватории Г. З. Апресяна, в то время как кандидатура Казьмина была исключена.

Из протокола первого собрания редак­ционной коллегии 25 января 1950 года следует, что каждому из ее членов было поручено отвечать за определенную тематику27. По иронии судьбы, главный формалист Шостакович был назначен руководить зарубежной секцией, а также оперой и балетом — самыми стратегически важными жанрами, а также теми, за работу в которых он лично был жестко раскритикован. Еще недавно по­дозреваемому в симпатии к формализму Ка­балевскому доверили заниматься вопросами музыковедения, эстетики, образования и биб­лиографии; Дунаевский был назначен ответ­ственным за публикации на темы оперетты, военной музыки, песенного творчества, танца и бытовой музыки; Анисимов ку­ри­ровал вопросы самодеятельности, народного творчества и работы музыкальных организаций; Грошева отвечала за исполнительскую часть и оркестровые, вокально-оркестровые и камерные жанры; Саква — за нотное приложение, советское творчество и фольклор.

***

Как видно, в стремлении превратить «Совет­скую музыку» в идеологического посред­ни­ка между бюрократами от искусства и му­зыкальной общественностью Коваль стол­кнулся с определенными трудностями. После выхода первых номеров под новым руководством, заполненных официальными постановлениями и их обсуждением, стало очевидно, что дальнейшее существование журнала и успешное проведение антиформалистической кампании зависят от участия музыковедов и критиков. Несмотря на настойчивые просьбы, временами граничащие с угрозами, предоставлять материалы для журнала, «Советская музыка» продолжала испытывать трудности с получением статей для публикации. По-видимому, часть музыко­ведов избегала сотрудничества в знак молчаливого протеста против новой редакционной политики; другая же выжидала благоприятного времени, опасаясь навлечь на себя еще бóльшие неприятности, высказав «ошибочное» мнение.

Препятствовала успешной перестройке журнала и неясность самих партийных установок. Даже те, кто поддерживал антиформалистическую кампанию, как сам Коваль, оказались не застрахованы от критики.

Коваль также столкнулся с проблемой кадрового наполнения редакции в условиях, когда практически все наиболее профессио­нальные композиторы и музыковеды были причислены к формалистам. Примечательно, что при решении этого вопроса Коваль ставил профессиональные интересы выше идео­логических разногласий, пытаясь привлечь к работе опальных Кабалевского, Нестьева, Шостаковича. В самый разгар кампании его стратегия встретила сопротивление партийных органов, но с третьей попытки состав редакционной коллегии удалось утвердить с участием Шостаковича и Кабалевского.

Наконец, сама темпераментная и пылкая натура главного редактора, которая в начале 1948 года выглядела вполне соответствующей поставленным задачам, оказалась неподходящей для требующей организованности и кропотливости журнального производства. Юрий Корев, начавший работу в «Советской музыке» под началом Коваля, описывал стиль его руководства следующим образом: «М. Коваль органически не умел и не мог трудиться систематично: для него не существовало ни графика сдачи рукописей, ни плана работы вообще. Сказать, что он действовал импровизационно, означало бы сделать ему величайший комплимент: он руководил сум­бурно, хаотично, с капризами и самодурством, хотя и беззлобными» [15, 63].

После критики в «Правде» еще двух советских опер, «От всего сердца» Германа Жуковского и «Богдан Хмельницкий» Констан­тина Данькевича, журналу вновь пришлось повторять уже знакомые оправдания в слепом доверии высказанным Комитетом по делам искусств положительным оценкам опер, обещать проявлять бóльшую независимость суждений, исправлять совершенные ошибки и следовать указаниям партии [1; 23]. Так, несмотря на многочисленные усилия по перестройке журнала, к 1951 году «Советская музыка» оказалась в ситуации, сходной с началом 1948 года, с той лишь разницей, что Коваль превратился из одного из обвинителей в обвиняемого.

Список источников

1. Важные задачи советской музыкальной культуры // Советская музыка. 1951. № 8. С. 3‒9.
2. Великому вождю советского народа товарищу Сталину (от композиторов и музыковедов города Москвы) // Советская музыка. 1948. № 1. С. 27–28.
3. Власова Е. С. 1948 год в советской музыке. Документированное исследование. М. : Классика-XXI, 2010. 456 с.
4. Вперед, к расцвету советской музыкальной культуры (К итогам 1-го Всесоюзного съезда композиторов) // Советская музыка. 1948. № 2. С. 3‒7.
5. В стороне от творческих задач // Советское искусство. 1948. № 6. 7 февраля. С. 2.
6. Вступительная речь тов. А. А. Жданова на совещании деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б) // Советская музыка. 1948. № 1. С. 9‒13.
7. Выступления на открытом партийном собрании в Союзе советских композиторов СССР, посвященном обсуждению задач музыкальной критики и науки (18, 21 и 22 февраля 1949 г.) // Советская музыка. 1949. № 2. С. 16‒36.
8. Выступления на собрании композиторов и музыковедов г. Москвы // Советская музыка. 1948. № 1. С. 63‒102.
9. Выступление тов. А. А. Жданова на совещании деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б) // Советская музыка. 1948. № 1. С. 14‒26.
10. Говорят классики // Советская музыка. 1948. № 1. С. 29‒52.
11. Дунаевский И. O., Грошева Е. А. На новом пути (Заметки о журнале «Советская музыка») // Культура и жизнь. 1948. № 22. 11 августа. С. 4.
12. Задачи журнала «Советская музыка» // Советская музыка. 1948. № 3. С. 3‒7.
13. К годовщине Постановления ЦК ВКП(б) об опере «Великая дружба» // Советская музыка. 1949. № 2. С. 3‒6.
14. Коваль М. В. Творческий путь Д. Шостаковича // Советская музыка. 1948. № 2. С. 47‒61; 1948. № 3. С. 31‒43; 1948. № 4. С. 8‒19.
15. Корев Ю. С. Человек, отдавший жизнь любимо­му делу // Музыкальная академия. 2002. № 3. С. 62‒65.
16. Ламм О. П. Воспоминания (фрагмент: 1948‒1951 годы) // Сергей Прокофьев: Воспоминания, письма, статьи / под ред. М. П. Рахмановой. М. : Дека-ВС, 2004. С. 227‒273.
17. Ливанова Т. Н. Арам Хачатурян и его критики // Советская музыка. 1948. №5. С. 40‒48.
18. Музыка вместо сумбура: композиторы и музыканты в Стране Советов. 1917‒1991 / сост. Л. Максименков. М. : Международный фонд «Демократия», 2013. 864 с.
19. Об одной антипатриотической группе театральных критиков // Правда. 1949. 28 января. С. 3.
20. Об опере «Великая дружба» В. Мурадели. Постановление ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 г. // Советская музыка. 1948. № 1. С. 3‒8.
21. Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке ли­тературно-художественнных организаций» от 23 ап­реля 1932 г. // Коммунистическая партия Со­ветского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898–1986) / под общ. ред. А. Г. Егорова, К. М. Боголюбова. Т. 5: 1929–1932. М. : Издательство политической литературы, 1984. С. 407–408.
22. По страницам печати // Советская музыка. 1948. № 1. С. 111‒122; 1948. № 2. С. 133‒142.
23. Против фальши и примитива в музыкальном творчестве // Советская музыка. 1951. № 5. С. 3‒7.
24. Хренников Т. Н. За творчество, достойное советского народа // Советская музыка. 1948. № 1. С. 54‒62.
25. Хренников Т. Н. О нетерпимом отставании му­зыкальной критики и музыковедения // Советская музыка. 1949. № 2. С. 7‒15.
26. Frolova-Walker M. Stalin’s Music Prize: Soviet Cul­ture and Politics. New Haven ; London : Yale Uni­ver­sity Press, 2016. 386 p. DOI: 10.12987/yale/­9780300208849.001.0001.
27. Tomoff К. Creative Union: The Professional Orga­nization of Soviet Composers, 1939‒1953. Ithaca, N.Y. : Cornell University Press, 2006. 336 p. DOI: 10.7591/cornell/9780801444111.001.0001.