Уйдет ли из музыки ее «кислород» — на­певность?

Говорить о мелодии настолько же сложно, насколько легко ее слушать. Мы все знаем, что такое мелодия, но попро­буй это зна­ние сфор­мули­ро­вать. «Одно­го­лос­ная по­сле­до­вательность звуков, пред­ставляющая со­бой це­лост­ную мысль и струк­ту­­ру»… Тема до-ма­жор­ной фуги из первого то­ма Хо­ро­шо темпе­рированного клавира Ба­ха — мелодия? Одноголос­ная… це­лост­ная… И немелодичной ее не на­зовешь, но вот мело­дией — мож­но ли? Не ко­роткова­та? Мо­жет, точ­нее бу­дет сказать — мотив?

А тема арии «Erbarme dich»? Вот уж где и целостность, и смыслы, и широта разворота… Правда, вряд ли кто-то без образования хотя бы в объеме музыкальной школы ее споет. Да, конечно, мелодия, и еще какая! Но опять что-то слегка царапает тебя, когда пытаешься однозначно отнести ее именно к этой категории музыкального высказывания.

А средневековый гимн Dies irae? Вроде бы мелодия, хотя… уж слишком мало внутри контрастов: ходят себе равномерно звуки один за другим, словно монахи вокруг храма, и, в принципе, могут так ходить без конца… Спеть — без проблем, но напев­ность ли это в традиционном смыс­ле слова? И где тут, говоря не­научными словами, жизнь души, ее живое дыхание, без которого мы мелодию себе не представляем? Ес­ли и дышит что-то в этом равномерном ходе звуков, то отнюдь не человек, а нечто надчеловеческое. Может быть, вечность.

А давайте сравним две очень похожие по настрое­нию и даже тональности те­мы: те, с которых начинаются ля-мажорные фортепианные сонаты Моцарта и Шуберта. Обе — вполне обозримого масштаба и явно ассоциируются не с обращением к вечности и бесконечности, а с обычным человеческим выражением. Из них шубертовская — очевидная мелодия. Но моцартовская? Спеть можно и ее, но на ритм и волну человеческого ды­хания гораздо естественнее ложится сочиненная Шубертом. А ту, что написал Моцарт, так и хочется «увидеть» станцованной, допустим, в духе сицилианы. Она подчиняется скорее логике движения…

Но ведь именно Шуберт — один из самых «песенных» композиторов-классиков. И вообще эпоха романтизма — самая «песенная» в истории классической музыки.

Не тут ли ответ? Наше (по крайней мере, мое) представление о мелодии сформировалось прежде всего на музыке романтиков и этноромантиков: Шуберта, Шумана, Шопена, Листа, Верди, Чайковского, Римского-Корсакова, Дворжака… И, конечно, на популярной песне, выросшей в огромной степени из романтического мелодизма — и из той же этнопесенности, фольклора.

Если совсем просто, мелодия — то, что развернуто, структурно, обозримо и естественно воспроизводится голосом всякого мало-мальски музыкального человека.

Именно наследием романтизма, а также влиянием популярной (народной) песни я объясняю вспышки мелодизма, например, у Шостаковича, вроде побочной темы первой части Пятой симфонии, так похожей на Хаба­неру Кармен. А в главной теме первой части Десятой симфонии соединились оба эти источника: здесь и отголоски «рассказа Фран­чески» Чайковского, и эхо народных протяжных песен…

Чем дальше академическая музыка уходит от романтизма и от фольклора, тем меньше в ней мелодизма. Изумительная тема, открывающая и закрывающая Реквием Шнитке, еще и потому производит такое впечатление, что она — явная «белая ворона» на фоне совсем других интонаций эпохи.

Да, был Георгий Свиридов, чей дар позволил и в наступившее немелодичное время найти источники вдохновения в русском классическом романсе (равно как в немецкой Lied) и, конечно, в народной песне. Я знаю, что Георгий Васильевич, убежденный в исчерпанности возможностей традиционного симфонизма, считал, что XXI век будет веком нового расцвета песни. Но пока что практика показывает: как он шел против течения в музыкальном творчестве, так выступил против мейнстрима и в ранге предсказателя. Ведь даже минимализм, вроде бы обратившийся к забытой авангардом гармонической ясности, не вернулся к былой мелодической оформленности, и напрасно ее искать, скажем, среди пышных фактурных орнаментов и декламационных сольных линий в операх Филипа Гласса. Да и во внешней складности минималистских тем Владимира Мартынова мне чудится что-то (еще раз прошу прощения за субъективность этих заметок) гораздо более близкое к искусственной красоте бумажных цветов на могилах, чем к трепетному дыханию живых роз…

Нет, совсем мелодия из академической музыки не ушла. Ее мастером по-прежнему остается, например, Ефрем Подгайц: стоит послушать хотя бы одно из совсем недавних его сочинений — Сонату для балалайки и фортепиано «2022 год», где диалог и столк­новение мелодий, в частности популярной советской песни «Рушник» и сочиненной композитором темы в духе русской протяжной, составляет основу смысловой драматургии. В более молодом поколении приверженцем мелодического способа музыкального мышления позиционирует себя Кузьма Бодров. Очень интересно столкновение мелодии и антимелодии в опере молодого композитора Артёма Пыся «Тео»…

Но доживем ли мы до полномасштабного мелодического ренессанса?

У меня в том большие сомнения. Ведь даже в популярной музыке шедевры уровня «Yesterday» Пола Маккартни и «Надежды» Александры Пахмутовой сегодня не появляются. Выдающиеся авторы, продолжающие активно работать в наши дни, не выдают мелодический продукт прежней яркости. В последних альбомах Юрия Шевчука, включая «Творчество в пустоте», подчас пронзитель­ные тексты, декламация, аранжировки — но сре­ди них нет ни одного, который подарил бы ме­лодический взлет, подобный «Осени» (1991).

А впрочем, из даже, казалось бы, совсем немелодичных композиций хипхоперов вроде группы «25/17» не уходят фольклорные по духу припевы. Да, предельно сжатые, никак не дотягивающие до песни в традиционном смысле слова. Однако без двух — четырех тактов простого, но яркого распева не обходится ни одна из композиций этого стиля. Значит, и этим ребятам, великолепно выражающим в песнях дух времени, в котором свободно дышать стало крайне сложно, регулярно нужен хотя бы короткий глоток мелодического кислорода? Думается, что жизненно необходим. Вот если и его не останется — дела музыки, да и не только ее, будут совсем плохи. Хочется верить, до этого не дойдет.