Шмуэль Тац — крупный специалист по мануальной терапии с более чем 40-летним стажем и обширной практикой в Нью-Йорке, разработавший авторские методы работы с музыкантами-инструменталистами, певцами, танцовщиками, актерами. 

Среди его пациентов — Мстислав Ростропович и Джошуа Белл, Нина Ананиашвили и Диана Вишнёва, Галина Вишневская и Криста Людвиг, Евгений Кисин и Ланг Ланг. Иногда пациенты становились его друзьями. Так произошло с выдающимся скрипачом Айзеком Стерном, чье 100-летие отмечается в этом году и воспоминаниями о котором делится Шмуэль Тац.

Со Стерном я познакомился в 1981 году. В то время я жил в Тель-Авиве, где у меня была клиника для лечения музыкантов. Возможно, она была первой в мире, специали­зировавшейся на их профессиональных забо­леваниях и проблемах исполнительского аппарата. У нас было два человека (я — один из них), занимавшихся тем, что в Америке называют physical therapy, но что совсем не похоже на российскую физиотерапию, — один ортопед и один врач-специалист по общим заболеваниям.

Однажды мне позвонил пианист Эмма­нуил Красовский, бывший тогда профессором Тель-Авивской музыкальной академии, и сказал: «Ты слышал такое имя — Айзек Стерн? Я буду играть с ним сонаты Бетховена в кибуце рядом с Кесарией и хочу вас познакомить: он жаловался на боли в шее».

Имя Стерна я знал, хотя слушать предпочитал Хейфеца. Мы приехали с Красовским в гостиницу, где остановились Стерны, познакомились, поговорили и решили, что я с ним поработаю, когда они будут в Тель-Авиве. 

Самым главным было то, что Вера, вторая жена Стерна, меня благосклонно приняла.

Ему было тогда около шестидесяти, и в шей­ных позвонках у него были большие изменения. В его возрасте это нормально, но, когда человек играет на скрипке, это ему мешает и может причинять серьезную боль. Стерн жаловался и на боли в спине, удивлялся: «Когда я играю концерты Брамса и Чайковского, все хорошо, но после квар­тета Шуберта спина болит». Это, увы, ти­пично, потому что с детства талантливых скрипа­чей готовят к карьере солиста, а значит, к тому, что они будут стоять на сцене, перед оркестром или у рояля. Вот все и занимаются стоя! Я говорю каждому начинаю­щему скрипачу: «Занимайся в разных положениях — и сидя на высоком стуле, и сидя на обычном, и стоя». Если он не будет подготовлен к тому, чтобы часами сидеть в оркестре или квартете, спина у него будет болеть.

Педагоги не учат, как сидеть во время занятий. Не все учат, и как стоять. Пинхас Цукерман, которого я хорошо знаю, требует, чтобы ученики стояли как мастера старой школы — Ойстрах, Мильштейн, Шеринг: ноги должны уходить в сцену, как корни у дерева, и никаких «танцев». Он прав. Все, кто на сцене «танцует», страдают от серьезных проб­лем: они не могут найти удобную позицию. В результате — боли, травмы. Янин Янсен училась у Филиппа Хиршхорна, умершего в возрасте пятидесяти лет: он был превосходным музыкантом, но не обращал ее внимание на то, как надо стоять. Вот она и «танцует».

Фотография Айзека Стерна с дарственной надписью Шмуэлю Тацу
Фото: nyphysicaltherapist.com

В Тель-Авиве Стерны пробыли две недели, и за это время я работал с Айзеком раз пять-шесть. Мы разговаривали с ним и его женой по-русски. Они и между собой говорили по-русски — при мне, во всяком случае. Тогда темой наших разговоров были в основном мышцы и кости.

Как раз в то время в Израиль приехал Менухин, с которым я познакомился чуть рань­ше, в Нью-Йорке, просто подойдя к не­му после концерта. Я знал, что он занима­ется йогой, и мне был интересен его подход. Он тогда сказал, чтобы я его нашел в Израи­ле, что я и сделал. При мне Стерн с Менухиным не встречались и никогда ничего не гово­рили друг о друге. Они были очень разными, и эти различия были заметны даже в их гостиничных комнатах. У Стерна на столе в номере всегда были виски и сигары, иногда какая-то еда (это было за семь лет до того, как ему сделали операцию на открытом сердце, после которой он перестал пить и курить), и вообще было какое-то оживление, шум, веселье. У Менухина — ничего лишнего, все строго, организованно, чисто, как в костеле. С ним мы иногда говорили по-немецки, но он немного знал и русский.

В 1982 году я окончательно перебрался в Нью-Йорк. Благодаря поддержке Джеймса Вулфенсона, крупного финансиста, страстного меломана и любителя-виолончелиста, который был тогда президентом Карнеги-хол­ла, я получил студию в его знаменитых баш­нях. Башни были частью Карнеги-холла еще со времен Эндрю Карнеги; он их начал строить в 1894 году, через три года после открытия зала, чтобы получать дополнительный доход (концертный зал, построен­ный на его средства, себя не окупал), но при этом предоставлять по доступным ценам жилье и студии для занятий людям искусства. В разное время там жили и работали Айседора Дун­кан, Лео­нард Бернстайн, Марлон Брандо, Норман Мейлер, постоянный фотограф «Нью-Йорк таймс» Билл Каннингем. Вот в этом историческом месте, на четырнадцатом этаже я открыл свой маленький офис и начал работать.

Известный врач-ортопед Уильям Хэмиль­тон (он много лет был главным консультантом в Американском балетном театре и в Нью-Йорк Сити балете), который меня знал, сказал Стерну, что я в Нью-Йорке, и тот мне сразу позвонил. У него был офис на седьмом этаже тех же башен. Он стал регулярно приходить ко мне для 40–45-минутной «настройки» своего тела. Тут-то мы и начали дружить. Он меня называл Шмуликом, а я его — Маэстро.

Как я с ним работал? 80% времени — руками, производя мобилизацию суставов и мышц. Всегда, хотел он или нет, я делал с ним несколько упражнений для плеч и рук. У него был сильный артрит, который привел к синдрому запястного канала. Какой-то орто­пед с удовольствием сделал ему операцию, она не слишком помогла, но однажды Стерн радостно сообщил, что приобрел машину ульт­ра­звука. А я с ультразвуком работал уже много лет и хорошо знал, что ему он не нужен, как и парафин, и что главное — «настройка» тела, глубокая, вдумчивая мануальная работа. Массаж я бы сравнил с легкой музыкой — это не лечение, а успокоение. А моя техника — это погружение в организм, в позвоночник без шума, без боли и понимание, как его «настроить». На это уходят годы серьезной работы. Только тогда ты начинаешь понимать и помогать.

Иногда он приглашал меня на уикэнд в его загородный дом в Коннектикут. Обычно мы два раза в день работали над его проблемами и много гуляли и разговаривали. Говорили про политику, которая его очень занимала, про других музыкантов. Даже не знаю, чем он интересовался больше — музыкой или политикой.

Я пытался уговорить его регулярно делать упражнения, в том числе и те, которые я разработал. «А вот мой друг Крейслер никаких упражнений не делал», — возражал Стерн. Я отвечал: «Крейслер не играл столько концертов по всему миру и не летал на Конкорде (что Стерн делал часто), выходя сразу после этого на сцену. Он перемещался в поезде, где у него было достаточно времени, чтобы его мышцы и весь аппарат могли восстановиться после концерта».

При нынешней нагрузке на исполнителей многие из них не расстаются со специа­листами, помогающими восстанавливать физическую форму, — как, например, Ланг Ланг или выдающаяся певица Криста Людвиг, которая рассказала мне, что ее шофер делает ей массаж. Упражнения можно делать даже в антракте, чтобы восстановиться к следующему отделению. Иегуди Менухин для этого закрывался на полчаса в артистической перед выступлениями. У него были неврологические проблемы, и с помощью своих упражнений он их успокаивал. Он писал в своей книге1, что после этого смычок в правой руке был более спокойным. А я разработал микро­упражнения, которые музыканты могут делать во время прогулки или в самолете, особенно если они летят бизнес-классом. Некоторые можно делать даже лежа.

Но Стерн этого не любил. Зато он любил поесть и любил угощать. Путь от его дома в Коннектикуте до моей студии в Манхэт­тене занимал часа два, и он часто готовил мне в дорогу бутерброды — сам, хотя у него была кухарка, француженка, проработавшая в его доме двадцать пять лет (потом она вернулась во Францию). Не передать, с какой любовью он их делал! В таких случаях я всегда вспоминал, как в Израиле некоторые клиенты дарили мне кошерное вино, и если это был раввин, то у моих дверей появ­лялись люди, которые просили продать им это вино — «Это же из рук самого раввина!».

Стерн вообще не следил за своим здоро­вьем. Его жена Вера постоянно извлекала из его карманов шоколадки, следила не только за его диетой, но и за его работой, и я часто слышал: «Иди заниматься, иди заниматься...» Она держала его в форме, вела его календарь, хотя сама работала: много лет была прези­ден­том Американо-израиль­ского фонда куль­туры и председателем его Совета дирек­то­ров, играла важную роль в спасении Кар­неги-холла от сноса. И при этом была настоящей женой гения — как Ванда, супруга Владимира Горовица, или Тамара, жена Давида Ойст­раха. Если бы Стерн не развелся с Верой после сорока трех лет брака, он бы мог еще десяток лет прожить и даже играть — может быть, не каприсы Паганини, но какие-нибудь камерные ансамбли, которые он очень любил. Йозеф Фукс, например, играл в девя­носто лет; есть и другие примеры творче­ского долголетия в среде скрипачей.

Доктор Шмуэль Тац
Фото: nyphysicaltherapist.com

Я продолжал общаться с Айзеком и в го­ды его третьего, последнего брака — с Линдой Рейнольдс. Она была намного моложе, хотела много путешествовать, и это были совсем другие отношения.

Однажды после очередного сеанса он столкнулся в приемной моего офиса с бале­риной Дарси Кистлер и стал очень оживленно с ней общаться. Она была ведущей солисткой Нью-Йорк Сити балета, одной из муз Баланчина и, как я потом узнал, ока­залась очень похожа на первую жену Стерна — балерину Нору Кей, на которой Айзек был женат недолго, в 1948–1949 годах.

В Коннектикут я часто приезжал со своей (ныне уже бывшей) женой Голдой. Стерн знал, что она пианистка, и, приглашая ее, поставил условие: никогда не говорить о музыкальном бизнесе. Он был невероятно влиятелен и понимал, что многие ищут его покровительства — достаточно было бы одного сказанного им к месту доброго слова. Но если он не верил в музыканта, он никогда ему не помогал, даже будучи его другом: «Я не хочу, чтобы моим именем пользовался каждый», — говорил он.

Владимир Фельцман, приехав в Америку в конце 1980-х, через несколько месяцев после приезда тоже начал приходить ко мне на сеансы. А вскоре в концертном зале «92 Street Y» на Верхнем Ист-Сайде они со Стер­ном играли Сонату Франка. Конечно, я не выдержал и во время нашей следующей встречи со Стерном спросил, что он ду­мает о перспективах Фельцмана в Аме­рике. «Я тебе скажу через два-три года», — ответил Стерн. Мудро!

Он очень любил играть камерную музы­ку, в том числе с молодыми исполнителя­ми: Эммануилом Аксом, Фимой Бронфма­­ном, Павлом Островским. Они просто сияли рядом с ним. У музыкантов вообще, мне кажется, особенно развито уважение к мастерам старшего поколения.

Помню Рождество 1984 года. Стерн по­зво­нил мне и позвал с ним поработать. И это в тот день, когда вся Америка открывает подарки под елкой и готовит праздничный обед! Не думаю, что он был религиозным человеком. Очень поддерживая Израиль, в си­нагогу он наведывался редко — что не помешало его дочери стать раввином и выйти замуж за раввина. А оба сына стали дирижерами.

Из музыкантов он особенно тесно дружил с Иври Гитлисом, любил Шломо Минца (он даже хотел, чтобы тот женился на его дочери). Но в основном в друзьях у него были люди заметные, состоятельные, занимавшие видное положение в обществе. И это по­нятно: они могли помочь Карнеги-холлу! Но он и сам многим помогал. Как-то Вера попросила меня перевести письмо, напи­санное по-русски, — Айзек по-русски не читал, Вера читала, но плохо. Письмо было от женщины, работавшей в Москве, где Стерн несколько раз выступал, и я понял, что он помогал ей финансово.

Однажды, когда он был у меня в офисе, по радио передавали Скрипичный концерт Брамса. Я спросил Стерна, что он думает об исполнителе. Особого энтузиазма он не проявил, но и не разругал, — сказал «ничего, ничего» и вскоре ушел. А когда концерт закончился, по радио объявили имена исполнителей: Филадельфийский симфонический оркестр, дирижер Юджин Орманди, солист Айзек Стерн.

Я стараюсь бывать на концертах всех своих пациентов. И не просто слушать и наслаждаться, но в первую очередь смотреть на их пластику, учиться, делать выводы о том, что и как нужно подправить. Конечно, концерты Стерна в Нью-Йорке я не пропускал. Как известно, он сделал десятки записей, и у меня почти все они есть. Часто, когда я их слушаю, я ловлю себя на том, что не столько слышу его, сколько вижу и оцениваю каждое его движение.