80 лет назад родился композитор Валерий Гаврилин. Его вдова, Наталья Евгеньевна, продолжает жить в Петербурге в той же квартире на Галерной улице, где Гаврилин работал в поздние годы своей жизни и умер 28 января 1999 года. После кончины мужа она проделала колоссальную работу по систематизации и изданию его музыкального и литературного наследия. 9 октября 2019 года мы беседуем с Натальей Гавриловой в кабинете композитора, сохраненном ею в том же виде, в каком он находился двадцать лет назад.

— Как вы познакомились с Валерием Алек­сан­дровичем?

— Первая встреча произошла 22 октября 1956 года. После окончания исторического факультета Ленинградского университета я на три года была направлена в железнодорожную школу в Смоленске. Набрала с собой кучу книг и поехала туда. А когда приехала, мне сказали, что в Великих Луках, где я хотела работать, мест сейчас нет, но есть в Медведеве, в трех километрах от станции Бологое. И я поехала через Москву на эту станцию, в поселок железнодорожников. Выпустив там мой любимый класс, я вернулась в Ленинград и сразу ринулась в РОНО, чтобы устроиться на работу. Нет, говорят, историки не нужны. Устроиться долго не получалось. Жила на шее у мамы и бабушки, состояние было отвратительное. Я уже решила пойти на комсомольскую работу и договорилась с кораблестроительным техникумом, даже был назначен день собрания, на котором меня должны были избрать секретарем комсомольской организации. Но буквально в тот же день моя соседка, Раиса Иосифовна, работавшая в музыкальной десятилетке хормейстером, предложила мне попробовать устроиться туда воспитателем — их не хватало. Я с радостью согласилась.

Валерий Гаврилин, 1957 год

22 октября я пришла в десятилетку. Интернат помещался в том же здании, где и музыкальная школа. В одном из зданий сейчас тоже школа, но уже одиннадцатилетка, а во втором — музыкальное училище при консерватории.

Я познакомилась со всеми воспитателями, которые там дежурили. Шумно, вокруг все бегают. Мне дали седьмой класс. Один из воспитателей сообщил: «Вы будете отвечать за стенную газету в интернате. Этим занимается воспитанник Гаврилин».

Сначала я познакомилась с ребятами, которые были в интернате не на занятиях, а потом спросила: «Где я найду Гаврилина?» — «А вот, у Короля спросите. Вон он стоит, высокий худенький блондин». Я подумала: «Какая интересная фамилия — Король!» Подошла к нему: «Вы Король?» Он засмеялся: «Да!» — «Скажите, пожалуйста, как мне найти Гаврилина?» — «Он сейчас на этажах». Когда были свободные от общеобразовательных занятий классы, интернатские уходили заниматься туда. «Вам нужен Великий?» — «Ну, не знаю, какой он великий, но он мне нужен». У всех были свои прозвища. «Поднимитесь на четвертый этаж, он в пионерской комнате занимается, потому что он композитор — ему не нужен рояль, достаточно пианино». «Хорошо, скажите, а как он выглядит? Мало ли, вдруг я его встречу по дороге?» — «Черный, куд­рявый, в очках, в кителе сером. И всегда голова в плечах». Я пошла наверх, поднимаюсь по лестнице и вижу, что спускается юноша, похожий на того, что мне описали. Спрашиваю: «Вы Гаврилин?» Глаза круглые стали, испуганные. «Да! А что такое?» — «Я новый воспитатель, и мне сказали, что я должна заняться выпуском интернатской газеты, а вы к ней имеете отношение». Он ответил очень резко: «Я больше этой газетой заниматься не буду!» На этом разговор окончился, он пошел вниз, а я наверх. Вот так мы познакомились.

— Что было дальше?

— Он был в девятом классе, причем на год старше своих одноклассников. Его ведь приняли не в восьмой класс, как следовало по возрасту, а в седьмой, потому что он и по фортепиано был очень слаб и мало знал теорию.

Всего я там отработала три года. И знаете, что меня удивляло: я ведь имела дело со старшеклассниками и понимала, что, если у них есть какие-то отношения, обычно с одноклассниками, они всегда стараются это скрыть. А тут — совершенно наоборот, на удивление открыто. Он прибегал, пока меня не было, и спрашивал: «А когда придет Наталья Евгеньевна?» Мне даже воспитательница одна говорила: «Ваш уже приходил». — «Что значит ваш?» — «А Гаврилин, он всегда спрашивает, когда вы придете».

С тещей Ольгой Штейнберг. Город Опочка, 1961 год

Следующий этап был такой: он у воспитателей попросил мой телефон. «А как мы тебе дадим телефон? Может, Наталья Евгеньевна с тобой и разговаривать не захочет. Спроси сам у нее». Ну, он спросил: «Наталья Евгеньевна, вот когда вас нет или вы заболеете…» Я говорю: «Нет, я не хочу болеть!» — «Я буду вам звонить, можно?» — «Ладно, можно». Иногда я приезжаю на работу на трамвае и вижу — стоит Гаврилин! «Ты что тут делаешь?» — «А я вас встречаю». — «Ну, хорошо». Я к этому спокойно относилась, потому что старшеклассники и в предыдущей школе проявляли ко мне интерес, думала, ничего серьезного.

Ученики всегда были очень голодные. В семь часов кончался ужин, а у них все занятия, когда они могли работать по специальности, происходили после семи часов, после окончания занятий во второй общеобразовательной школе. Они уходили на эти этажи и там занимались допоздна, пока мы их оттуда не выгоняли, когда уже было пора спать. Мы с другими воспитателями решили попросить нашу кухню, чтобы им дали хотя бы сухариков, несколько противней. Мы держали эти противни в шкафу, воспитанники приходили к нам за сухариками, все до одного всегда съедали. На 8 Марта, уже в 1958 году, он прислал мне поздравление: «Я еще не утолковал свое отношение к вам, но вы первый человек, который встречается на моем пути», — что-то в таком духе. Я решила пригласить домой на салат, чтобы они поели как следует, этих трех друзей, их звали «три В» — Витя Никитин, Король; Вадим Горелик, Скрипач; и Валерий Гаврилин. Восьмого марта они пришли в нашу комнату в коммунальной квартире, где жили моя мама и бабушка. Ели с удовольствием, все съели, конечно, ушли с полными карманами конфет, а Гаврилин говорит недовольно: «Ну, что, уже уходить надо? Вот и приходи к старшему воспитателю!»

На балконе ленинградской квартиры, улица Пестеля, дом 12, 1981 год

Но он был очень счастлив, что познакомился с моей мамой. Она была режиссером, и Валерий увидел в ней свою творческую коллегу. Спрашивал, как ему устроиться, чтобы начать зарабатывать деньги, просил познакомить с каким-нибудь хореографом.

«А больше вы нас не пригласите?» — «Нет. Уже некогда — вам скоро выпускаться, сдавать экзамены». Музыкальные экзамены он сдал блестяще, на пятерки. А общеобразовательные — не совсем. Меня назначили в комиссию по истории, потому что директор дала мне преподавать в четвертых и пятых классах. Он сдал, ему поставили четыре. А мне он написал записку, она до сих пор у меня хранится: «Я провалился потому, что вы были на экзамене».

Когда он поступил в консерваторию, моя мама ему очень помогла. Она посоветовала работать тапером у руководителей хореографических и драмкружков. Валерий работал и в Пушкине, и в других домах культуры, получал 60 рублей при стипендии в 18. И примерно через месяц после поступления в консерваторию он спросил: «Наталья Евгеньевна, а можно я буду к вам иногда приходить в гости?» Я говорю: «Пожалуйста, приходи». Думаю: покормлю лишний раз. Он нечасто, но приходил. В коммунальных квартирах у каждого было определенное количество звонков, у нас три. И когда приходил он, это было сразу ясно — он звонил длинно так, долго. Сын Раисы Иосифовны, который учился в параллельном классе с Валерием, выходил и говорил: «Наташа, твой Гаврилин идет», — и я шла открывать. До этого я ходила в магазин, покупала московские котлеты по пять копеек, картошку жарила. Надо было накормить обязательно! Потом мы беседовали. Я рассказывала ему про историю. Это длилось даже после женитьбы года два — он спрашивал у меня. Потом я уже могла его спрашивать — он так много читал и интересовался всем! Литературу обожал, так что он меня обогнал в знаниях. Однажды руководитель драм-хореографического коллектива, бывшая балерина и мамина подруга, пригласила нас всей семьей на чай, и Валерия тоже, а потом попросила его сесть к роялю и поиграть нам что-нибудь. «А что вам поиграть?» — «Наших любимых композиторов — Шумана, Шопена, Шуберта. И ваших любимых, наверное».

Тогда я его впервые увидела за роя­лем — раньше он всегда уходил в пионерскую, закрывался, никого не пускал. И это был совершенно другой человек — возмужавший, знающий свое дело. Он играл блистательно и вдохновенно, с совсем другим выражением лица. И так проникала в меня эта музыка! Он так исполнял ее, что известная мне музыка зазвучала как-то совершенно по-другому. И вот тут я поняла, что он мне дорог.

22 октября он пришел к нам в очередной раз, ровно через три года после того, как я устроилась в интернат, такая вот мистика цифр. У нас угловой балкон был небольшой, комната такая интересная, ротонда, которая к концу сужалась.

— Это на Фонтанке, на втором этаже желтого дома, где балкон острым углом стоит, с гранитными столбиками и невысокой решеткой?

— Да, там. И на этом балконе он мне сделал признание в любви. Я ему ответила: «Если мы поженимся, как жить будем? Ведь мы такие бедные. И ты студент. Мы же бьемся как рыба об лед, чтобы как-то прожить». — «Будем вместе биться». Вот так. В общем, я еще раздумывала, сказала, сомневаюсь, что нам надо жениться. Через несколько дней он пришел с букетом цветов: «Я не к вам, Наталья Евгеньевна! Я к Ольге Яковлевне и Софье Владимировне». И как полагается, как в литературе, просит моей руки. Мама ответила: «Это как Наташа решит, мы за нее не решаем. Мы не против». Он, испуганный: «Так как, Наталья Евгеньевна, вы решили или нет?» И я решила.

— Вы помните свои первые впечатления от его музыки?

— Вы знаете, он мне ничего не играл! Он закрывался в своей пионерской, чтобы никто к нему не входил. Однажды он сказал мне: «Я сочинил посвященные вам две прелюдии». С ними он поступал в консерваторию. А первым услышала я квартет, который он написал в последний год в интернате. Тогда воспитанник годом младше его, Юра Симонов, сегодня известный дирижер, спросил: «У тебя квартет? Я его сделаю!» И действительно, мобилизовал не только интернатских, но и, как они их называли, домашних. Даже фото сохранилось. Квартет мне очень понравился, с ним Валерий тоже поступал в консерваторию. Надо сказать, что долго на его фестивалях не звучала скрипичная музыка, пока в Вологду в 2001 году не приехал коллектив «Концертино», организованный [Андреем] Корсаковым. Они играли Первый квартет и Второй, который Валерий сочинил, уже учась в консерватории. Был большой успех. Сейчас вот застрял том собрания сочинений, посвященный квартетам. Уже четыре года нет денег из Москвы, так он и не издан.

Гаврилины в Риге, 1980 год

— Как Гаврилин сочинял?

— В основном на ходу. Он был очень хороший ходок, любил гулять — и один, и вместе мы ходили. Когда мы шли, я чувствовала по ритму ходьбы, что` он сочиняет. То мы идем быстро, то замедляем ход, то на какую-то секунду останавливаемся, а потом снова идем. В это время я, конечно, молчала, чувствовала: желваки у него ходят, хмыкает в такт, значит, что-то сочиняет. А потом вдруг останавливается и спрашивает: «Что ты молчишь?» — «А теперь можно?» — «Да, теперь можно». Когда он приходил домой после прогулки, на рояле очень быстро что-то проигрывал — видимо, проверял, как будет звучать то, что он сочинил. И, как он сам мне говорил, только когда он чувствовал, что ничего больше не может придумать и все легло в нужную форму, тогда садился и записывал. Но у него была такая особенность, из-за которой многое осталось неосуществленным. Он считал так: если есть кому это исполнять, если берут эту работу, то он ее запишет, а если нет, то включит эту музыку в другое произведение, чтобы она не пропадала. А еще он никогда не писал клавиров больших произведений, только партитуры. К «Анюте» само издательство решило издать клавир, потому что театры его просили. Но ни к «Дому у дороги», ни к «Женитьбе Бальзаминова» клавиров он не писал. «Женитьба Бальзаминова» — это 380 страниц партитуры! Обычно он ставил только год, а здесь написал: «30 номеров, 19 марта 1989 года», — и часы поставил, даже с минутами. «Женитьба» была сочинена после первого инфаркта, и он очень волновался. Когда закончил, вышел и сказал: «Я ведь работал по 10–12 часов и не говорил тебе, что каждый день принимал целую печатку валидола».

С Владимиром Мининым, март 1991 года

Некоторые произведения он сочинял довольно быстро. Так было с «Русской тетрадью» — он записал ее в три дня. А некоторые произведения создавались и переделывались долго. «Перезвоны» сочинялись семь лет, Владимир Николаевич Минин ждал их и уже перестал надеяться, как вдруг приехал Гаврилин и привез партитуру, посвященную ему.

— Как сейчас обстоят дела с изданием сочинений? Много ли издано?

— Издано 17 томов, трех томов еще нет. В последнем, который я издала, — музыка из «Провинциального бенефиса» и все вальсы Валерия, их очень много. Не изданы сюита из «Женитьбы Бальзаминова», музыка к драматическим спектаклям, и то, что я планирую включить в последний том, — эскизы и черновики. Сначала планировали включить в собрание и литературное наследие, но, когда я уже отдельно издала «О музыке и не только», «Слушая сердцем», когда появилась книга [Александра] Тевосяна [о Гаврилине], я сказала: литературное наследие заново публиковать не нужно, оно и так есть. Лучше музыку издавайте.

— Музыкального и литературного наследия издано так много именно благодаря вам?

— Ну, во-первых, благодаря ему, потому что он это написал. То, что он писал литературные заметки, я знала, но не знала, где они находятся. Он в последние годы просил меня заняться заметками. Я ему печатала все его статьи о Свиридове и другие. Но так получилось, что он очень болел эти последние годы. У него не ладилось с сочинениями, не в творческом смысле, а просто денег ни на что не давали. И он говорил: «Ну вот, теперь у тебя муж безработный, я вообще на обочине». Это были девяностые годы.

На Крюковом канале, 1998 год

Когда его не стало, я ринулась к столу и в ящике нашла тетрадки с заметками и целый ворох маленьких листочков. Как Василий Белов сказал, он писал на клочках. Валерий был человек очень аккуратный, на клочках бы, конечно, никогда писать не стал, но вот, например, оторвана половина листа от календаря, и благодаря этому я могла узнать, когда именно он писал. Он, к сожалению, не любил ставить даты. Этих записочек было 282. Кроме того, я нашла записную книжку 1955 года, еще вологодскую, когда он был в детдоме. И еще несколько тетрадок. Но если бы не Витя Максимов, его соавтор, поэт, замечательный человек, наверное, я это никогда бы не издала. И если бы не муж моей троюродной сестры, киновед Яков Леонидович Бутовский, который настоял, чтобы я научилась пользоваться компьютером. А мне было 70 лет! В этом мне очень помог его сын, программист. Купил все, что надо, и фактически научил меня грамоте. Всегда помогал, когда у меня что-то не ладилось. Они [Бутовский и Гаврилин] были очень дружны. Яков был очень эрудированным человеком, кандидатом искусствоведения, автором книг об операторах Вячеславе Горданове и Андрее Москвине. Его, к сожалению, уже нет в живых, и я очень часто его вспоминаю, он был первым читателем еще не набранных книг.

А Витя Максимов мне помог дважды. Во-первых, договорился о первом издании книги «О музыке и не только» с издательством «Дума». Во-вторых, — с журналом «Нева» о публикации брошюры «Этот удивительный Гаврилин». Была такая тоненькая книжечка, очень неважно изданная, без фотографий, но слава богу, что она вообще была издана и очень быстро разошлась. А когда я уже имела дело с петербургским издательством «Композитор», [его директор] Светлана Эмильевна Таирова, удивительный человек, действительно любящий Гаврилина и его музыку с молодости, сказала: «Наташа, немедленно мне воспоминания!» Я ответила: «Что значит немедленно? Обращайся в издательство “Нева”». Они ей все отправили, и она издала, а во второе издание воспоминаний я добавила всех вологжан, кого только могла вспомнить. В первой версии из вологжан были только воспоминания Татьяны Дмитриевны [Томашевской], учительницы музыки Валерия в детдоме. Потом было третье издание, я нашла его воспоминания о Шостаковиче, о балетах, которые были поставлены в Малом оперном театре [Ленинграда], и тоже туда поместила. А в книгу «Слушая сердцем» вошли все его статьи и заметки. Они печатались раньше в газетах, но всегда с купюрами, а у меня были оригиналы. Заметки у него были интересно сделаны: он складывал лист бумаги вдвое по длинному краю и сначала писал на внешней стороне, а потом на внутренней, очень мелким почерком. Все время вставлял что-то, исправлял. Я по оригиналам восстановила все купюры — и о Свиридове, и о том, как воспитывать детей. Там много всяких статей. А интервью мне приходилось расшифровывать по магнитофонным кассетам.

Последнее большое, важное знаком­ство у Гаврилина было с Валентином Яков­левичем Курбатовым. Они были такие два философа — как зайдут в кабинет, часами беседуют, он у нас даже оставался ночевать. Книжки все я, конечно, потом ему подарила, и тогда он написал в «Нашем современнике», что если бы Валерий не был музыкантом, то, наверное, стал бы прекрасным литератором.

С Валентином Курбатовым в квартире на улице Пестеля, 1994 год

— Любимые писатели-современники Гав­ри­­лина известны — Шукшин, Распутин, Астафьев. А кого он любил из композиторов? Известно, что он восхищался Свиридовым и даже был с ним дружен, но как он относился, например, к авангарду? Он преподавал вместе с Уствольской в музыкальном училище…

— Вот Уствольскую он очень любил, был с ней очень дружен. И сочинения ее любил, как-то сказал: «Будет у Галины Ивановны октет, мы пойдем обязательно». В музыкальном училище они втроем преподавали композицию — Уствольская, [Владлен] Чистяков и Гаврилин. А [Борис] Можжевелов, который руководил ими, тоже был композитором, правда, не таким исполняемым, и изумительным человеком. Ему удалось создать такую атмосферу, что Валерий ходил туда как на праздник. Но с поступлением его учеников в консерваторию были всегда очень большие затруднения.

— Почему?

— Не знаю. Он говорил: «Я ползаю на животе перед [Александром] Мнацаканяном, перед [Владиславом] Успенским, чтобы моих учеников приняли в консерваторию». Последний его ученик, [Арнольд] Неволович, был принят к [Сергею] Слонимскому, а вот первый, самый талантливый, Коля Лебедев, очень рано умер. Он был аристократического склада человек и сначала не принимал, что Валерий от него требовал, а потом так в него влюбился, в его музыку и в его преподавание! У него есть прекрасные воспоминания о Гаврилине, и карьера его хорошо развивалась. А как Валерий относился к композиторам? Он обожал Вадима Салманова, своего преподавателя в консерватории; он любил Вениамина Баснера и был с ним в прекрасных отношениях; хорошо относился к Александру Колкеру и Геннадию Белову. Это из ленинградских композиторов. Еще Микаэл Таривердиев ему очень нравился. А про авангард он говорил: «Господи! Ну пусть каждый занимается тем, что хочет! Я их музыки не понимаю, не совсем понимаю, что они выражают этой музыкой». Однажды он заметил: «Видишь, даже Пендерецкий все равно пришел к простой музыке». Но он не был агрессивно к этому настроен, нет. «Битлз» любил, с удовольствием слушал. Он считал, что музыка должна развиваться всякая, и нельзя строить никаких препятствий. Как-то раз мы пошли на концерт музыки Кейджа, который еще и сам при­ехал. Высидели мы там все отделение — одно и то же. «Что он выражает? Я не понимаю, что он выражает? Мне это чуждо». Вот так.

— Какое событие в своей жизни вы считаете самым важным?

— Ну, конечно, встречу с Гаврилиным. И еще то, что я стала учителем в школе, потому что очень полюбила это дело. Я считаю, что выбрала верный путь.

Гаврилины на даче, 1998 год

— Вы так и продолжали работать учителем?

— Да, я 25 лет проработала и, хотя могла работать и дольше, ушла по настоянию Валерия. У меня был как раз десятый класс, и уйти в середине года… Мне это было тяжело. А он меня уверил, что мы проживем. Это были годы, когда у него уже пошли авторские отчисления. Жили мы скромно. А в высвободившееся время я занялась его архивом. Отобрала рукописи, папки, сложила все в мешок. В Ленинграде мы переезжали восемь раз, и первым делом я всегда несла этот мешок с папками. «Ты пакуй посуду, вещи, что ты там с какими-то папками возишься?» — «Это первое дело, твой архив!» — «Ай, архив! Подумаешь». Он вот так к нему относился. Поэтому многие рукописи просто дарил или отдавал, а потом забывал попросить их обратно. Так некоторых и нет.

Фото предоставлены Натальей Гаврилиной