30 января 2021 года ушла из жизни Валерия Владимировна Базарнова — музыкальный теоретик и педагог, на протяжении 40 лет (1977–2017) возглавлявшая теоретическое отделение Академического музыкального училища при Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского («Мерзляковка»). 

Через ее класс прошло огромное количество ныне хорошо известных композиторов, музыковедов, дирижеров и исполнителей, и это была настолько сильная школа, что для многих из них Валерия Владимировна — такая же звезда, как они для своей публики. 

Педагогическое ремесло — это хоть живая и творческая, но все же аудиторная работа, поэтому легендарные педагоги, воспитавшие множество громких имен, сами остаются в их тени, и лишь замкнутый музыкантский круг понимает их значение для музыкальной культуры. Эта публикация — отклики учеников Базарновой разных лет о годах, проведенных в ее классе, о профессиональных и человеческих качествах Валерии Владимировны.

Александр Комаров, кандидат искусство­ведения, ведущий научный сотрудник Рос­сий­ского национального музея музыки, старший научный сотрудник Государствен­ного института искусствознания

Эти четыре года остались в моей памяти как необычайно светлое время. Поступив в консерваторию, я еще долго тосковал по уди­ви­тель­ной атмосфере «Мерзляковки», исклю­чи­тельно теплой, доброжелательной, твор­че­ской, вдохновлявшей на глубокое про­никновение в мир музыки и постижение основ будущей профессии. Ее создавало замечательное сообщество преподавателей самого высокого класса. Представляясь и рассказывая о собственном образовании, я всегда с большим воодушевлением упоминаю имена своих сильнейших педагогов — Екатерины Михайловны Царёвой, Виктора Павловича Фраёнова и, конечно, незабвенной Валерии Владимировны Базарновой.

Наш курс был набран летом 1993 года. На теоретическое отделение поступило шестнадцать человек, однако консультации перед приемными экзаменами посещало еще больше народу — маленькие классы старинного здания с трудом вмещали всех потенциальных студентов, вынужденно рассаживавшихся по трое за одной партой. Сейчас можно только поражаться той смелости и уверенности в собственном призвании и возможностях, позволившим совсем молодым людям в тревожное время начала 1990-х годов связать свою жизнь с такой рискованной областью эфемерных знаний и весьма специфических умений, как музыко­ведение. Однако на протяжении всех лет обу­чения ни я, ни, насколько мне известно, мои однокурсники не пережили разочарования или не испытали сомнения в своем выборе. Во многом это заслуга именно Валерии Владимировны, умевшей не только увлечь своим предметом, но и поддержать учеников в преодолении трудностей его освоения.

Музыкальное училище, 21-й класс, 1997 год
Фото из личного архива В. Базарновой

В классе Валерии Владимировны все четыре года мы занимались сольфеджио, в первом семестре прошли у нее также полу­годовой курс элементарной теории музыки. На последнем году обучения она провела несколько занятий в рамках нового тогда предмета «Музыка XX века», а до того полгода готовила желающих к музейной практике в Доме-музее П. И. Чайковского в Клину. Все дисциплины, которые преподавала нам Ва­лерия Владимировна, были ориентированы непосредственно на музыку. Охват материа­ла был фантастически широким — от творений Гийома де Машо до композиций Ксенакиса и от болгарского коло до литовского сутартинес. Что-то из этого изучалось более подробно и основательно, что-то оставалось на уровне беглого знакомства, но я благодарен Валерии Владимировне — в юном возрасте еще свежим умом соприкоснулся с музыкальной культурой в самых разных ее проявлениях.

Общительность и постоянная готовность к уважительному заинтересованному диалогу с учениками не только согревали душу и еще больше располагали к педагогу, но и эффективно развивали. Базарнова виделась нам, вчерашним выпускникам детских музыкальных школ, связующим звеном между прозой диктантов, аккордовых последовательностей и примеров из сборников по сольфеджио и манящим миром большой музыкальной науки. Со многими знаменитыми музыковедами Валерия Владимировна была знакома лично и делилась впечатлениями от общения с ними.

На столь богатых и разнообразных по содержанию занятиях у Валерии Владими­ровны никогда не преступалась определен­ная грань, и они не превращались в часы любительского музицирования под приятные разговоры. К урокам нужно было основательно готовиться, а выученный материал — сдавать, что не всегда получалось с первого раза. Однако организующим началом в учебном процессе у Валерии Владимировны был ни металл в голосе, ни разного рода угрозы и прочие жесткие приемы, а серьезное отношение к делу, ради которого мы поступили в училище, и искреннее желание воспитать нас как специалистов.

Естественным продолжением уроков Ва­лерии Владимировны были творческие собрания в рамках еженедельного классного часа. Либо сама Валерия Владимировна, либо кто-то из студентов готовил доклад на интересную для всех тему, подбирал и демонстрировал аудиозаписи. Все это обсуждалось, высказывались разные мнения, что также учило нас слушать друг друга, грамотно и аргументировано излагать свои мысли. Умение создать в ученической группе обстановку, располагающую к свободному высказыванию, — на мой взгляд, большое достоинство педагога.

Лично я особенно сблизился с Валерией Владимировной на факультативе, носившем название «Творческий кружок». Он про­ходил каждую субботу после основных занятий и, подобно классному часу, включал рассказ Валерии Владимировны или кого-то из студентов о тех или иных сочинениях, ком­­по­­зи­торах, исполнителях, прослушивание записей и обмен мнениями. Именно на творческом кружке у Валерии Владимировны я впервые познакомился со многим из того, что в то время звучало редко (особенно запомнился мне «Парсифаль» Р. Вагнера на первом курсе). Обсуждение услышанного выводило нас на книги, посвященные теме встречи, и буквально по первой просьбе Валерия Владимировна могла принести и дать на время почитать какое-то редкое интересное издание (так, в частности, я познакомился с классическим трудом Э. Курта «Романтическая гармония и ее кризис в “Тристане” Вагнера»).

Одним из самых ценных уроков, полученных и, надеюсь, усвоенных мной благодаря Валерии Владимировне, стало ответственное отношение не только к профессии, но и к любому делу, которым приходится заниматься. Хотелось бы пожелать побольше таких учителей студентам нынешним и будущим.

Сергей Невский, композитор, лауреат пре­мии «Золотая маска» и Kunstpreis Berlin

Мне довелось учиться у Валерии Владимировны Базарновой c 1988 по 1991 годы. Она вела у нас гармонию и была классным руко­водителем. В каком-то смысле наши училищ­ные годы пришлись на удивительную пору: страна оживала и открывала для себя ценность свободы, но при этом ценность культуры и образования еще не была поставлена под вопрос. Училище казалось неким идеальным островом безусловного служения музыке на фоне каждодневно меняющегося пейзажа. Позже, обучаясь в Германии, мне много раз пришлось благодарить судьбу за тот теоретический фундамент, который я получил у училищных педагогов, прежде всего великого Виктора Павловича Фраёнова (он вел у нас форму и полифонию строгого стиля) и Валерии Владимировны. Ее курс гармонии взвешенно сочетал ступенный и функциональный подходы в анализе в той мере, в какой это помогало объяснить любую музыку от Гайдна до Малера и позднего Скрябина с расширенной тональностью. Мне сложно вспомнить какие-то нюансы личного отношения Валерии Владимировны к ее предмету (кроме искренней любви к Брамсу, Чайковскому, Прокофьеву и Равелю, которую ей удалось нам передать), я мог бы, скорее, сказать, что сама матрица систематического знания, предельно точно описывающего всю сложность эволюции гармонического мышления в тональной музыке, полностью отождествлялась у нас с ее фигурой. Тем более, я не могу вспомнить у нее каких-либо характерных профессорских причуд (а таковых было много у всех наших педагогов), но благодаря жесткой системе преподавания Валерии Владимировны я и сегодня — разбуди меня кто-нибудь в три часа ночи — cмогу сыг­рать модуляцию из C-dur в gis-moll, не прибегая к энгармонизму (через a-moll и E-dur, если вдруг это кому-то интересно) и наизусть помню все периоды и последовательности, которые мы играли у нее на занятиях. Зачастую уровень коммуникации со студентами определялся уровнем выполнения поставленной им задачи: помню, как в самом конце 1990-х зашли проведать ее в легендарный 21-й класс и первым делом услышали бодрый голос Валерии Владимировны: «Хорошо, что вы пришли. Послушайте эти последовательности!» — и только убедившись, что наши аналитические способности не притупились, продолжила диалог. Особой страстью Валерии Владимировны был Чайковский. Ему посвящалась стенгазета «Чайковский сто лет назад», основанная на письмах композитора, и — что было особой гордостью Валерии Владимировны — экскурсионная практика для теоретиков в Доме-музее П. И. Чайковского в Клину. Я помню таблицы из бесчисленных фотографий, висевших на стенах второго этажа клинской усадьбы, порядок которых мы должны были заучивать наизусть. Чайковский, о котором нам рассказывала Валерия Владимировна, был, безусловно, авто­ром идеальным и бесплотным. Много лет спустя, готовясь к лекции о Чайковском, я уже самостоятельно съездил в Клин и, вооружившись все тем же (довольно безупречным, надо сказать) путеводителем для экскурсоводов из семидесятых годов, вновь стал изучать фотографии на стенах — и был потрясен, сколь много очевидных биографических деталей и перекличек, явленных на этих фотографиях, бдительной Валерии Владимировне удалось от нас скрыть. Но, в конце концов, и «бригадный» учебник гармонии, по которому мы учились, был чем-то вроде идеального, лишенного композиторской спонтанности, Чайковского, был методом, извлеченным из художественной практики, как сказал бы тот же Виктор Павлович Фраёнов о строгом стиле в полифонии. В каком-то смысле, если у Валерии Владимировны и была миссия, то она состояла в донесении до нас некой идеальной художественной вселенной XIX столетия, представленной как свод гармонических правил. Со временем я, однако, понял, что в систематичности и герметичности переданного нам культурного кода есть свои преимущества и он дает куда больше возможностей для анализа гармонии, чем принятый в Германии эволюционно-исто­рический подход. В последний год учебы в училище нас с моим однокурсником Володей Юровским перевели на индивидуальные занятия по гармонии к коллеге Валерии Владимировны, Татьяне Александровне Петровой, и внезапно в герметичной системе мышления, данной нам Валерией Владимировной, появились бреши, в нас вселилась неуверенность, и постепенно мы стали осознавать возможность поиска решений, основанного уже не на своде правил, а на музыкальной интуиции. Но едва ли смогли бы оценить все эти новшества и начать мыслить в гармонии по-композиторски без того аналитического инструментария, которым нас оснастила Валерия Владимировна, без ее дисциплины, строгости и систематичности. И за этот дар, за систему координат, которую она дала нам в восприятии музыки, мы до конца наших дней будем ей благодарны.

Михаил Сегельман, музыкальный критик, пианист, ведущий концертов, заведующий литературной частью Московского театра «Новая Опера» имени Е. В. Колобова

Почти тридцать шесть лет назад — в училище при Московской консерватории — мне по-настоящему открылся мир музыки. Я увидел людей, для которых это не просто профессия «с 10 до 18», а миссия. Точно так же относятся к своему делу настоящие врачи — такие, как мои родители.

Среди этих людей была Валерия Владимировна Базарнова. Я смотрел на нее снизу вверх (в те годы авторитет учителя был безусловным) и немного боялся. Я точно не был среди лучших ее студентов. Импровизировать модуляции, как мой чудесный однокурсник Славка Шевляков, триолями на ⁴/₄— об этом можно было только мечтать! Чему учила Валерия Владимировна? В сущности, очень простым вещам: ответственности и любви к музыке. У нее, как говорится, не то, что мышь — моль не проскочила бы!

Мне кажется, домой она не уходила никогда. В ее преданности работе было что-то болезненное. Несколько позже мы какими-то окольными путями узнали, что Валерия Владимировна пережила огромную личную трагедию. Сейчас я понимаю, что работа, творчество для нее ― «единственный <…> выход там, где нет выхода» (с благодарностью заимствую цитату из статьи Сергея Рогового «Мясковский: философия жизни?», опуб­ликованную в журнале «Советская музыка» в феврале 1991 года, с. 81). А в те годы мы немного подсмеивались над какими-то «странностями» Валерии Владимировны. Страшно подумать, что ей не было и пятидесяти, она была моложе нас сегодняшних, — для меня тогда между Валерией Владимировной и Дмитрием Александровичем Блюмом не существовало принципиальной разницы (а он родился в 1912 году).

А дальше — архивная и лекторская практика в Доме-музее П. И. Чайковского в Клину. Ведь она и возникла во многом благодаря Валерии Владимировне. Сколько раз, водя экскурсии по «Новой Опере», я вспоминал, как Валерия Владимировна с нами возилась, как они (на пару с Галиной Степановной Сизко) «обтесывали» нас, убирая все лишнее.

В концертном зале музыкального училища, 2010-е годы
Фото из личного архива В. Базарновой,
АМУ при Московской консерватории имени П. И. Чайковского

Конечно, вспоминаются и ее знамени­тые творческие кружки. Причем Валерия Владимировна никогда не держала нас на «музыкальной диете». Наоборот, она поощ­ряла интерес к самой разнообразной музыке, радовалась инициативе наших друзей, представлявших другие отделения. Недавно (еще до смерти Валерии Владимировны) я вспомнил, как ударник Алёша Архаров где-то достал запись «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина с Луи Армстронгом и Эллой Фицджеральд. Тут же было организовано прослушивание — в Концертный зал школы при училище мы набились, как сельди в бочку.

В Московской консерватории наш курс по гармонии занимался у Степана Степановича Григорьева, а по сольфеджио — у Фёдора Фёдоровича Мюллера. Рискну сказать, что именно тогда мы (я-то — точно!) поняли, у кого учились до этого, осознали всю мощь Валерии Владимировны как педагога. В частности, Фёдор Фёдорович все просек с первого диктанта и сказал, что после Валерии Владимировны с нами ему делать особенно нечего: из шестнадцати первокурсников восемь представляли «Мерзляк» (причем именно наш курс, все поступили с первого раза).

Прошло много лет, и совсем недавно ко мне обратились за советом. Задач по гармонии я не решал лет тридцать, в «бригадный» учебник не заглядывал примерно столько же. И мне вспомнились уроки Валерии Владимировны, ее советы в подобных ситуациях, и решение быстро нашлось. И я внутренне воскликнул: «Слава Валерии Владимировне и вечная ей благодарность за науку!»

Владимир Раннев, композитор, лауреат премии «Золотая маска», преподаватель Санкт-­Петербургского государственного универ­ситета

Я пришел в класс Валерии Владимировны переростком — в 25 лет. Для 1995 года это было странно — взрослый человек в тревожное время, к тому же отслуживший в армии и отучившийся на географическом факультете вуза, вдруг вливается во что-то вроде секты — замк­нутое профессиональное сообщество с со­мнительными перспективами достатка и процветания, занимающееся далекими от мира сего штудиями. Как выяснилось позже, именно моя «зрелость» побудила Валерию Владимировну взять меня на второй курс (первый я отучился в Гнесинке на платном наборе) с неблестящими данными — после окончания ДМШ прошло много лет, уши и пальцы теряли форму. «Я тогда подумала, — рассказывала мне Валерия Владимировна уже на выпускном, — зачем он сюда пришел в такое время, как не учиться, учиться и учиться». И каково же мне было в 2018 году услышать от моего друга — композитора Сергея Невского, тоже выпускника Валерии Владимировны, посетившего «базарновский» 21-й класс, такой ее отклик обо мне: «Володя очень много занимался».

Но занимался я не только потому, что хотел, а потому что от недели к неделе ощущал на себе эффективность методической системы, которую Валерия Владимировна практиковала и непрерывно совершенствовала. С одной стороны, это довольно беспощадная к не слишком усердному студенту система — тщательно структурированный курс требовал последовательного движения от одной контрольной точки к другой с выполнением сотен продуманных заданий разных типов. Оценивались результаты крайне жестко, и вообще на занятиях царила сосредоточенно деловая обстановка. С другой — эффективность достигалась скрупулезно выстроенным вокруг усваиваемого материала контекстом: курсы по гармонии, сольфеджио и различные факультативы были тематически и исторически связаны, прослаивались экскурсами в общий эстетический ландшафт рассматриваемых стилей и эпох. Таким образом, сугубо технологические задачи курсов — формирование внутреннего слуха, ориента­ция в гармонических языках, их функциях и способах бытования в композиторской практике, достижение безупречного интонирования — сочетались с включенностью в музыкальную практику и увлекательностью процесса обучения. Все, что мы делали у Валерии Владимировны, было сложно, но интересно. Мне довелось после этого учиться в Петербурге, Зальцбурге и Кёльне, и везде, помню, сокурсники ловили меня в коридорах и кантинах с просьбой разобрать какую-то последовательность, смастерить модуляцию, сделать гармонический анализ какой-нибудь сонаты или пьесы — такой репутацией я обязан той воспитанной во мне трудами Валерии Владимировны легкости, с которой я выполнял эти задачи. А насчет безупречного интонирования — был у меня довольно странный случай, когда я в день премьеры заменил хориста в «Тристане» на сцене Salzburger Festspielhaus (в хоре сложилась какая-то форс-мажорная ситуация и я, можно сказать, подвернулся под руку). После школы Базарновой спеть с листа материал любой сложности и тут же повторить наизусть в другой тональности, держа в уме транспонированные ноты — не представляло особого труда. Если бы ситуация требовала усложнения задачи до уровня 21-го класса, я должен был бы петь в новой тональности еще и с гармонизацией на фортепиано.

Валерия Владимировна была человеком довольно замкнутым, но легко размыкающимся. Находясь в училище обычно до вечера, она охотно говорила на сопредельные, а то и отвлеченные от мерзляковских будней темы. В середине 1990-х многие имена, сюжеты и явления в культуре переоткрывались, появлялись статьи и книги, раскрывающие неизвестные или недавно запрещенные к публикации факты о, казалось бы, хорошо знакомом и привычном. Я не могу сказать, что Валерия Владимировна живо следила за тем, как стремительно менялась сфера гуманитарного знания в стране, — будучи достаточно консервативным человеком, она предпочитала оставаться по отношению к происходящему наблюдателем. Но что касалось профессиональной сферы, она развивала ее и совершенствовала, вооружаясь попадающими в поле зрения материалами: на занятиях появ­лялось все больше современных сочинений или редкостей из музыки Ренессанса, дискуссионный формат на факультативах стал преобладающим. Это были счастливые годы, полные интенсивного и интересного труда. Теперь я понимаю, что если бы не Валерия Владимировна, моя жизнь сложилась бы иначе. Я это всегда помню и рад, что те жизненные перспективы, которые школа Базарновой открывала перед своими выпускниками, следующим их поколениям открывают теперь мои однокурсники Наташа Боголюбская и Серёжа Борисов, преподаю­щие в училище. А значит, эта школа живет и развивается.

Сергей Борисов, преподаватель Академического музыкального училища при Московской консерватории

Всякое воспоминание обманчиво. Человек шире, противоречивее и интереснее, чем любое воспоминание о нем. Будучи сначала учеником, затем ассистентом и коллегой, и только в самые последние годы одним из относительно близких людей Валерии Владимировны, я мог бы сказать, что знал ее в разных ипостасях. Но вернее, пожалуй, будет сказать, что ее образ (хочется произнести «настоящий образ», несмотря на очевидную нелепость этого утверждения) с течением времени становился все отчетливее и полнее. Для меня она всегда была Учителем, определенным компасом в этических и эстетических вопросах, притом что я, кажется, не склонен творить себе кумиров. В разные годы мне часто хотелось и спорить с ней, но оставаться равнодушным к ее мнению было невозможно.

Она с первых же уроков умела показать, насколько высокой может быть планка. На ее занятиях, казалось, не было ничего случайного: каждое задание, замечание, рассказ из жизни как будто преследовали важную воспитательную цель. Широкая эрудиция, прекрасная память и быстрый ум позволяли ей мгновенно отзываться на любое слово или происшествие в классе, и не только поучением, но и стихотворением или выдержкой из письма какого-нибудь музыканта. При этом она вовсе не воспринималась как «ходячая энциклопедия», сыпавшая глубокомысленными фразами — она в самом деле была носителем знания и мудрости и щедро делилась ими. Ее речь была безукоризненна, как безукоризненны были и ее манеры.

В более поздние годы Валерия Владимировна призналась мне, что по складу своей личности была импровизатором — что течение урока легко отклонялось от заданного русла в зависимости от направления ее мысли (и, вероятно, от работы учеников).

Ее стиль и метод преподавания, цели и задачи во многом отличались от общепринятых. Так, ее гораздо больше волновало, какими навыками владеют будущие преподаватели сольфеджио, нежели их методическая «подкованность». Из этой позиции родился необычный тип экзамена по педагогической подготовке. Ученик должен был показать способность к творчеству (сочинить диктант для учащихся ДМШ определенного уровня, подобрать аккомпанемент к одноголосному упражнению для пения), преподнесению музыкального материала (исполнить романс, хор, примеры из хрестоматий для ДМШ, прочитать пьесу с листа), а также к разговору о музыке. Форма экзамена варьировалась в разные годы, какие-то задания отменялись, какие-то модифицировались, но суть оставалась: на сцену (сам экзамен непременно проходил в небольшом концертном зале, а не в тесном классе) должен был выйти музыкант и педагог, а не просто ученик. Возможно, не каждому эта роль давалась легко, но именно этот экзамен роднил выпускника теоретического отделения со всеми другими студентами училища своей необходимостью проявить вкус, глубину и артистизм в непосредственном соприкосновении со звучащей музыкой.

Государственный экзамен в музыкальном училище, 1980-е годы. 
Слева направо: Ф. Ф. Мюллер, В. П. Фраёнов, Д. А. Блюм, В. В. Базарнова
Фото из личного архива В. Базарновой,
АМУ при Московской консерватории имени П. И. Чайковского

Сознавая, что сама она не очень хорошо владеет голосом, Валерия Владимировна в какой-то момент настояла на введении предмета «Постановка голоса» для теоретиков, — во-первых, для того, чтобы они могли в будущем на уроках сольфеджио поправить своих учеников не замечанием, а собственным примером, а во-вторых, конечно, для более раскованного и уверенного выступления на публике (в частности, во время конференций и докладов). Сходные мысли побудили ее включить в учебный план предмет «Основы дирижирования». Позднее прибавился хор. Многие годы в нынешнем веке обязательным для теоретиков был годичный курс композиции.

Нелегко исчерпать примеры, когда из насущных потребностей с легкой руки Валерии Владимировны возникали новые упражнения (а то и целые дисциплины). Но хочется уделить внимание и некоторым другим методическим установкам учителя.

Являясь автором многочисленных уп­ражнений и диктантов, умея свободно импровизировать построения любой сложности, она все же явно предпочитала на уроках сольфеджио обращаться к музыкальной литературе. Задания по слуховому анализу и пению арий, романсов, хоров, инструментальных сочинений присутствовали на каж­дом занятии и на всех экзаменах. Жанровый и стилевой охват был огромным — от Гийома де Машо до Пауля Хиндемита и Родиона Щед­рина, от протяжной песни до хоровых концертов. Пение с собственным аккомпанементом практически еженедельно задавалось на дом (чаще, чем упражнения из сборников). Подобное выстраивание курса сольфеджио не было связано с желанием Валерии Владимировны просто «пойти другим путем». Одной из причин послужило, по ее словам, постепенное осознание того печального факта, что каждое следующее поколение поступающих в училище в среднем все хуже знает музыку разных стилей и эпох, вследствие чего обычные упражнения перестают восприниматься как упрощенные модели реальных музыкальных сочинений, а предстают сухими и непонятными головоломками. Причем в наибольшей степени это касалось именно студентов-теоретиков, не имеющих большой концертной практики.

Одним из важных педагогических принципов Валерии Владимировны был девиз «не навреди». Она старалась в своих требованиях учитывать способности и душевные силы каждого ученика. Требования эти различались и в количественном, и в качественном отношении, но кажется, что это либо не замечалось нами, либо воспринималось как должное. А вот ее слова, произнесенные лет восемь назад: «Мы должны радоваться каждому ученику, выбравшему нашу специальность, нас очень мало, и самое главное — сохранить в наших подопечных любовь и уважение к музыке». Действие этого принципа особенно отчетливо проявлялось во время экзаменов по сольфеджио, которые лично для меня всегда были праздником. Впрочем, по-настоящему задуматься об этом мне пришлось, уже став коллегой Валерии Владимировны. Так, после одного экзамена, который я принимал в ее присутствии, она сказала мне: «У вас красивые задания для слухового анализа, но, кажется, вы не вполне ощущаете их сложность, поскольку сочинили их заранее и играете по нотам. Для соответствия уровню учеников попробуйте их импровизировать, а необходимость повторного проигрывания не позволит вам их переусложнить» (сама она на экзаменах всегда импровизировала). Вероятно, исходя из того же принципа, Валерия Владимировна в последние годы делала все больше послаб­лений ученикам, что иногда, к сожалению, искажало их представление о собственном профессионализме.

Еще один педагогический принцип Валерии Владимировны состоял в том, что она на первое место ставила красоту и музыкальность (касалось ли это пения, решения задачи по гармонии, игры собственных построений), а не буквальное следование школьным правилам. Ее оценка, пожалуй, больше зависела от того, насколько музыкальным, на ее взгляд, было решение задачи, нежели от количества допущенных «школьных» ошибок. Совместная проверка одной из контрольных работ по гармонии побудила меня в свое время серьезно пересмотреть собственные представления о преподавании этого предмета. Валерия Владимировна также искренне удивлялась, если ученики небрежно относились к заданию по гармоническому анализу или не находили слов для комментирования музыки. Сама она готова была сидеть до закрытия училища, разбирая на индивидуальных занятиях с учеником красоты очередного сочинения. При анализе конкретного музыкаль­ного произведения она умела с равным мастерством как отмечать тончайшие нюансы, так и делать самые широкие обобщения, и этому же пыталась учить нас. Похоже, ей претили схематизм и следование шаблонному алгоритму во всяком музыкальном разборе.

В моем представлении Валерия Владимировна была настоящим и верным служителем музыки, «единого прекрасного жрецом», и тот личный пример, который она подавала ученикам, стоил не меньше, чем передача ею знаний и основ ремесла.

Материал подготовлен
Владимиром Ранневым