Кажется, стилевые контрасты и жанровые миксты существовали если не всегда, то издавна — по крайней мере, с появления первого ренессансного кводлибета. Сегодня, когда заходит речь о чем-то подобном, как-то по умолчанию ясно, что имеется в виду полистилистика. Это слово, как известно, ввел в обиход Альфред Шнитке. (Возможно, сюжет и возник в журнале в связи с 85-летием композитора.) Мне уже приходилось высказываться на эту тему более десяти лет назад1. Тогда же я кротко сетовал на некоторую фонетическую неуклюжесть этого термина — и-и-и-и. В наше время поиска и обретения новых суффиксов для феминитивов даже -ика несколько ранит взгляд.

Но это не важно. Прежде всего, я хотел бы сказать, что очень люблю Concerto grosso № 1 Шнитке, Allegro (вторую часть) его же Третьей симфонии, Пятнадцатую симфонию Шостаковича, сочинения Берио, написанные им для Кэти Берберян, и еще некоторое количество сочинений этого направления. Мне удобнее употреблять слово «коллаж». Европейские и американские пэчворки, думаю, сущностно отличаются от советских. Многие опусы 1960–1980-х годов получили статус неоспори­мой классики, то есть стали историей. Сегодня контекст несколько иной. Но­вые простецы и новые сложни­ки окончательно раз­ме­же­ва­лись. Никто не заходит на чужую территорию. Центон глубоко немоден. Исключения редки (Ольга Нойвирт, Йорг Видман). Впрочем, это субъективные впечатления; я недостаточно осведомлен насчет новейшей музыки, чтобы рассуждать об общих тенденциях.

Если исходить из того, что мои работы, как правило, интерпретируются музыковедами и журналистами с помощью тегов #постмодернизм, #цитаты, #стилизация, #ирония и все такое, может показаться, что меня такое положение вещей печалит.

Нет, ни в малейшей степени.

Фото: Сергей Ливнев

Я всегда стремился к гомогенности. Никогда не было у меня потребности сталкивать чужое («барокко», или «шуман», или «попса») и свое (диссонантность, хоррор, горестный излом после Аушвица), как это делали мои многоуважаемые коллеги. (Это, между прочим, коллизия леверкюновского и шнитковского «Фауста».) Цитаты — да, имеют место, — так шоколад, миндаль, взбитое яйцо замешивают в однородную массу. Но глобальные контрадикции — «трезвучие vs кластер», «золотая секвенция vs малые ноны и большие септимы», «Дидона vs экстремальный вокал» — не мое. Сходство интереснее, чем различие (комплекс кота Леопольда?). Вместе с тем мне нравится, когда единство, в чем бы оно ни состояло, не соблюдается на коротком отрезке времени, на, как говорят некоторые врачи, тонком плане. Люблю, когда на слух вроде бы все о’кей и лишь партитура может удостоверить нарушение конвенции. Люблю переченья. Люблю, когда сквозь палимпсест внезапно проглядывает первоначальный текст. Люблю, когда на бескрайних просторах сорокинского романа, то ли тургеневского, то ли неопределимо советского, вдруг возникает кратчайший обсценный всхлип. Короче говоря, мне нравится, когда маляр негодный мне пачкает (слегка) Мадонну Рафаэля.

Возвращаясь к классическому коллажу, к такому, например, как прекрасный в своей бесстыдной декларативности «Коллаж на те­му B-A-C-H» Пярта… Что, если через сто — двести лет такого рода музыка будет восприниматься как нечто целостное, подобно тому как сейчас нам уже не дано понять, зачем нужно было запрещать параллельные квинты, как мог кого-то оскорбить гокет и почему Моцартова «Музыкальная галиматья» — галиматья? Я пытаюсь убедить себя в том, что неслыханные стилевые противопоставления шокируют лишь до поры до времени. Мы — в самолете, поднимаемся все выше и выше; в иллюминаторе прекрасная флора и топчущая и поедающая ее фауна сливаются в одно идиллическое пятно.