Осколки музыкально-театральных впечатлений

Осколки музыкально-театральных впечатлений

Лето-осень 2018 года

Так случилось, что летом и осенью я много ездила, и мне посчастливилось присутствовать на заслуживающих внимания концертах и спектаклях. Судите сами — Равенна, София, Таллин и Лауласмаа (Эстония), несколько спектаклей фестиваля «Видеть музыку», представляющего театральное искусство разных городов страны в Москве, наконец, Гамбург. Поэтому я и выбрала уже однажды использованный мной жанр «осколков»1, то есть рассказа обо всем, но понемногу. Оговорюсь, что софийские впечатления от «Кольца» Вагнера уже отражены в последнем номере «Музыкальной академии» за 2018 год2, поэтому речь о них здесь идти не будет.

 

Как поживают живые классики

С Валентином Сильвестровым, с которым меня в течение многих десятилетий связывают тесные дружеские отношения, музыкой которого я занималась профессионально, удалось встретиться в Равенне. Там у него состоялись два концерта и встреча со слушателями.

Меня обрадовало, что круг интерпретаторов музыки Сильвестрова расширился, хотя известно о необыкновенных трудностях в овладении требуемой им исполнительской эстетикой. Так, я присутствовала на концерте двух сестер-итальянок — пианистки Рафаэллы Газзаны и скрипачки Наташи Газзаны, которые в зале знаменитого музея в Равенне представили, наряду с произведениями Баха и Моцарта, сочинения киевского мастера. Сейчас такие сопоставления общеприняты. Встречались они и в 1960-е годы: помню, как классические хиты чередовались с крутыми авангардными пьесами в исполнении дуэта пианиста Вадима Сахарова и виолончелиста Ивана Монигетти. Но тогда это было внове. От таких сверхконтрастных взаимоотношений высекался, безусловно, какой-то новый смысл. В данном случае контраст был не очень сильный.

Валентин Сильвестров и сестры Газзана


Скрипачка настраивалась перед каждой пьесой. Остроумец Сильвестров предположил, что тем самым она восполняет недостачу авангардности в программе вечера. На самом деле все оказалось прозаичнее: постоянная настройка была необходима изза влажности воздуха в зале музея San Vitale.

Лучше других пьес у пианистки прозвучал популярный сильвестровский «Вестник» — при полностью закрытой крышке, сложенном пюпитре. Обращая пристальное внимание на звуковую палитру, Сильвестров, кажется, был удовлетворен тем, что пианистке удалось погрузить слушателей как бы в иное, неземное измерение.

Композитор сейчас со свойственной ему убежденностью стремится привлечь крупных исполнителей к созданному им своду небольших фортепианных пьес — «Багателям», последовательность которых организована драматургически (Сильвестров вообще известен как незаурядный драматург) и представляет собой громадный цикл циклов. Мастер призывает пианистов не вырывать из этого свода отдельные понравившиеся пьесы, потому что они как бы подпитывают друг друга. Он жаждет обратить их внимание на тонкие деформации музыкальной ткани: роль пауз, ритмическое разнообразие на протяжении пьесы, некоторые недоговоренности фраз и тому подобные отголоски авангардного прошлого автора.

Художественную позицию Сильвестрова я бы определила высказываниями режиссера всех времен и народов Юрия Норштейна, которые, хотя относятся к мультипликации, очень уж подходят к сегодняшнему мышлению киевского мастера: «<...> блеск тончайших жестов сразу делает всю сцену волшебной. Эта тонкость и является подлинным фактом искусства. Но поскольку сегодня палят из всех гаубиц и пулеметов, все это бьет по ушам и глазам, то слух и зрение настолько забиты, что не воспринимают полутона, обертона, которыми ты пользуешься <...>. Для меня качество мультипликации измеряется тончайшими переходами, градациями, когда одна эмоция уходит, но не ушла, а другая приходит и противоположна уходящей, но еще не обозначилась»3.

Вечер музыки Сильвестрова в Равенне


Мне не пришлось присутствовать на вечернем концерте, где выступили хор Киевской оперы, прежде не певший музыку Сильвестрова, и новая для этого композитора певица Ксения БахритдиноваКравчук, привлекшая на репетиции мое внимание. Но знаю, что вечер имел серьезные последствия: от самого Риккардо Мути Сильвестров получил заказ на опус под названием «Рай» в честь 700-летия Данте.

Другой живой классик — эстонский композитор Арво Пярт — тоже отмечал большое событие, правда, иного рода. В пригороде Таллина, в местечке Лауласмаа (38 километров от столицы Эстонии), открылся Центр Арво Пярта. Он расположен в лесу, в десяти минутах от моря, в поэтичнейшем месте. Здание, сконструированное по проекту испанских архитекторов Фуэнсанты Ньето и Энрике Собехано, необычайно красиво, — свет, дерево господствуют в нем. Внутри — комнаты, в которых собраны, в частности, вещи Пярта, привезенные из Берлина и напоминающие о его пребывании там; специальные места отведены нотному архиву, библиотеке, где выставлены в основном исторические и религиозные книги; есть и маленькая часовня.

Само событие отмечалось в высшей степенипродуманно,красиво(мнепосчастливилось быть на предварительном знакомстве с этим примечательным местом). Начало положило выступление эталонного бельгийского ансамбля старинной музыки «Conferaternities» в самом Таллине, в церкви святого Николая. Там музыка Пярта не звучала. Программой, включающей тех авторов, которые перевернули в свое время мышление Пярта-композитора (Жоскин де Пре, Окегем, Обрехт), артисты отдали дань таланту и высокому статусу своего современника и уровнем исполнения провозгласили уважение к нему.

В течение двух дней на трех коротких концертах в небольшом зале самого Центра звучала уже музыка Пярта. Наряду с хорошо знакомыми мне исполнителями выступали и те, кого я слышала впервые и кто показал великолепный класс овладения по видимости простым, но сложным по сути стилем Пярта. Отмечу ансамбль «Vox Clamantis» c его руководителем Яаном-Эйком Тульве.

Содержательными были и короткие выступления-приветствия на эстонском и английском языках между номерами. Словом, все было в меру, с эстетической точки зрения — безупречно. Я уж не говорю о самом здании — как о его внешней стороне, так и об интерьере. Красота и целесообразность правили бал!

Центр Арво Пярта


Как и у Сильвестрова, у Пярта все разрастается исполнительская братия. Несколько слов о том концерте, который предшествовал большому фестивалю музыки Арво в Нижнем Новгороде. Дирижер Максим Емельянычев составил программу из известных произведений Пярта: «Коллаж на тему BACH», «Fratres» для скрипки с оркестром, «Зеркало в зеркале», «Da pace Domine» и «Tabula rasa». Каждое сочинение выстраивалось им структурно. Начало «Fratres», которое скрипачи нередко играют механистично — как некий чёс, благодаря осмысленной артикуляции звучало совсем по-иному — более содержательно. Потрясающе было исполнено «Зеркало в зеркале» — необыкновенная тонкость и какая-то запредельная красота. Идеальный ансамбль составили пианист (Емельянычев сам сидел за роялем) и скрипач Дмитрий Стоянов. Им удалось найти много оттенков в единообразном настроении кантилены. В «Tabula rasa» (солировали Дмитрий Стоянов и Анастасия Богданова) меня особенно поразило forte «Солистов Нижнего Новгорода» — благородное, какое-то небесное ликование! Сейчас у многих дирижеров проблемы с этим динамическим оттенком.

Дорогого стоило для меня встретить на судьбоносном событии людей, которые одними из первых определили значимость и особый дар Арво Пярта. Это дирижер Тыну Кальюсте, с давних пор и до сего времени соратник и друг маститого композитора. И президент звукозаписывающей фирмы ECM Records Манфред Айхер, много лет назад угадавший истинную ценность Пяртакомпозитора и поддерживающий его по сей день. Их роднят, кроме прочего, безупречное эстетическое чувство и требовательность к качеству во всех художественных смыслах и проявлениях.

Арво Пярт


Пярт заслужил этот Центр. Он не только уже несколько лет является самым исполняемым композитором в мире из ныне живущих4. Его музыка узнается на слух, что огромная редкость сегодня. Творчество этого мастера одинаково доступно как опытным профессионалам, так и простым любителям.

 

Нуждаются ли спектакли из регионов в более низких критериях оценок?

Хочу поспорить с положительным ответом на этот вопрос, который я услышала на обсуждении спектаклей фестиваля «Видеть музыку». Сейчас, когда мир открыт, когда есть возможность пригласить подходящего артиста из другого театра, думается, именно единые критерии оценок должны стать нормой.

Мне удалось посмотреть и послушать только некоторые из привезенных в Москву представлений. Сначала пропою осанну Георгию Исаакяну, президенту Ассоциации музыкальных театров России, уже в третий раз привозящей в столицу спектакли из разных, в том числе далеких, уголков страны. И снова подчеркну не раз сказанное: сами театры отбирают для показа то, что считают лучшим. Безо всяких экспертных советов, что необычайно важно.

По моим наблюдениям, явно вырос музыкальный уровень спектаклей. Скажем, это было очень заметно в таком труднейшем произведении, как «Così fan tutte» Моцарта, в постановке не очень известной «Царицынской оперы» (Волгоград). Молодой дирижер Владимир Стачинский провел огромную работу с артистами и оркестром. Отсюда живая артикуляция, выразительность фразировки, действенный темпоритм, разработанный музыкальный синтаксис. При этом арии и речитативы сближались по психологической достоверности. С не меньшей отдачей Стачинский погружался в моцартовскую лирику и заражал ею исполнителей и зал. А уж с какими свободно спетыми ансамблями мы встретились в этой «Così»! Притом умеренность динамики — ни тени грубости, форсировки, — главенствовало элегантное, эстетически выверенное звучание. Назову всех солистов: Фьордилиджи — Е. Барышева, Дорабелла — К. Ладыгина, Гульельмо — М. Орёл, Феррандо — А. Шапошников, Дон Альфонсо — А. Еленик. Что касается исполнительницы роли Деспины А. Девяткиной, то она могла бы украсить любую театральную сцену.

Режиссерское видение опытного И. Габитова, наоборот, разочаровало. Оно никак не соответствовало трактовке музыки. Скорее всего, постановщик хотел приблизить историю к современности, как он ее понимает, — с грубостью и свободными нравами. Таковы, в частности, любовные сцены в начале оперы, больше похожие на отношения простолюдинов, или реакции незадачливых женихов, которые с грохотом разбрасывают в досаде обстановку готовящейся свадьбы... Спасибо хоть, что все эти решения не помешали артистам интерпретировать музыку в требуемом стиле.

В «Евгении Онегине» привлек дирижер-постановщик — главный дирижер Челябинского театра Евгений Волынский. Он подчеркивал bel canto оркестра, которым отличается партитура этой оперы: струнные были по-настоящему певучими, звучала вся фактура, не пропадал ни один подголосок. Игра оркестра отличалась гибкостью и проникновенностью, музыканты-инструменталисты органично продолжали или инициировали голоса вокалистов.

«Евгений Онегин». Шестая картина. Челябинский театр


Из певцов-солистов выделилась исполнительница партии Татьяны — Гузелья Шахматова. Она создавала очень цельный образ, убедительно передавала разные грани взросления молоденькой невинной девушки; ее красивый голос был полон разнообразных тембральных красок; психологически естественно, с артистизмом раскрывалось ею состояние героини — как в сцене письма, так и в заключительной картине.

Привлек своей непосредственностью и Павел Чикановский в роли Ленского, в том числе в четвертой картине. Тут отсутствовала «собиновская ситуация»: восторженный непосредственный мальчишка произносил свои последние слова в обнимку с револьвером.

Меньше удовлетворило меня решение образа Онегина. Об этом придется сказать подробнее. Постановщики — польский режиссер Михаль Знанецкий, итальянский художник Луиджи Сколио и соотечественница Знанецкого, художник по свету Зофия Давьят — придумали радикальный ход: показать Онегина в первой части истории как «заледеневшего» — холодного в буквальном смысле слова. Поэтому деревья покрыты льдом, декорации созданы из зеркал. «Зеркало — очень важный элемент постановки <...> оно может разоблачать, сбрасывать маски с лица человека и обнажать душу, открывать истинные намерения или, наоборот, запутывать все», — утверждает Сколио. Выглядит это и оригинально, и впечатляюще. Особенно когда на петербургском балу, соответственно трактовке сюжета постановщиками, лед растаивает и сцена покрывается водой. Персонажи в изящных черных сапожках героически преодолевают трудности передвижения по сцене.

Бедного Онегина разоблачают не только как заледенелого душой молодого человека: он склонен заигрывать с «девицами-красавицами» (правда, это происходит во сне Татьяны, которую мы видим лежащей на кровати после недавних переживаний). Тут, наверное, сказывается извечное стремление режиссеров к поискам причинно-следственной связи — не обратил должного внимания на Татьяну, потому что не был готов к узам Гименея.

Словом, сложностей с осуществлением всех этих придумок со льдом и водой встретилось немало, а смысла в них я, по правде сказать, не вижу. Артист Владимир Боровиков — интерпретатор Онегина — был на высоте, но дополнительной неоднозначности характеру его героя такое решение не придало.

Говоря о явно возросшем качестве музыкального звучания спектаклей, надо особо отметить вклад Детского музыкального театра имени Н.И. Сац и лично Георгия Исаакяна в овладении оркестром, хором и солистами стилем барочного исполнительства. Прежде всего отмечу роль в этом благородном деле известного во всем мире специалиста — барочного арфиста Эндрю Лоуренса-Кинга, который всегда консультирует постановки старинных опер, с завидной регулярностью появляющихся сейчас в афише труппы. На сей раз речь идет о таком шедевре, как «Орфей» Монтеверди.

Поскольку в обзоре, который читатель найдет в этом номере журнала, спектаклю уделяется специальное место, немного коснусь только музыкальной стороны представления. Отмечу прекрасную работу дирижера Валерия Платонова, хормейстера Веры Давыдовой и, конечно, певцов, овладевших необыкновенно пластичной мелодикой шедевра Монтеверди, мастерством длинного дыхания, заставлявших сопереживать старой истории как личной трагедии.

Вопросы агогики, штрихов, звукоизвлечения, строя, интонации должны были решаться в согласии с традициями ренессансно-барочного стиля. Специфический звуковой колорит basso continuo и определенных сочетаний инструментов поддерживал вокалистов тонально и ритмически и задавал характер исполнения, чему соответствовать было очень нелегко. Особого поощрения заслуживают солисты: Орфей — Андрей Юрковский, Эвридика — Анастасия Лебедюк, Вестница — Мария Козлова, Музыка — Юлия Макарьянц, Надежда — Екатерина Ковалева. У них воистину интонация определяла поведение на сцене, настолько естественно мизансценический рисунок совпадал с пением, даже если господствовала статическая поза.

Разумеется, в таких решениях заслуга ипостановщиков—втомчислеоченьнезаурядной выдумщицы, большого специалиста по решению пространства, художницы Ксении Перетрухиной. И, безусловно, самого Исаакяна, придумавшего разыгрывать спектакль в необычном месте — ротонде театра, и обозначившего его концепцию многозначительным лозунгом «Не оборачивайся».

 

Когда интересным намерениям не суждено сбыться...

Исаакян вообще большой специалист инициировать разные нестандартные идеи. Вот и самарская «Кармен» у него далека от обычных решений. На сей раз дело происходит в тюрьме, где ждет казни убивший Кармен Хозе. Сцена разбита на блоки, в одном из них сидит узник. Если в ряде эпизодов такое решение уместно, то в некоторых массовых картинах артистам хора просто не хватает пространства для действий.

Вообще спектакль очень противоречивый, и не всегда намерения его авторов оказались мне понятными. Например, почему все «хиты» Кармен до сцены гадания известная певица, солистка Екатеринбургского театра оперы и балета Надежда Бабинцева пела вполголоса? Что это — затаенная, разгорающаяся страсть к Хозе? Надежда показала все свои преимущества певицы-актрисы только в сцене гадания. Ясно, что здесь содержался какой-то замысел, но прочесть его мне не удалось. Приглашенный артист из Мариинского театра Владимир Мороз в роли Эскамильо выступил неровно; порой рождалось сомнение, из того ли он театра. Хозе — Руслан Юдин из Театра Сац — тоже не поразил цельностью исполнения. Одна лишь Ирина Янцева (Микаэла) на протяжении всего спектакля была в образе и в форме. Самое печальное, что даже известный на всю страну прекрасный дирижер Александр Анисимов, как мне показалось, провел спектакль довольно формально и мало помог певцам раскрыться по-настоящему. Неужели все эти неровности объяснялись тем, что «Кармен» игралась не на стационаре? Но я замолкаю. Тем более что Анисимов получил на завершающем фестиваль гала-концерте премию «Легенда».

Хорошо, когда молодые люди могут показать свои способности в ответственных ролях. Естественно, результаты не всегда удовлетворяют. Особенно если им поручена постановка такой труднейшей оперы, как «Пиковая дама» Чайковского. Бытует несколько противоположных мнений. Одни считают, что если нет настоящего исполнителя Германа, то ставить «Пиковую даму» не надо. Другие возражают: без этого шедевра шедевров ни один театр существовать не должен. Люди жаждут живьем слушать и воспринимать «Пиковую даму».

Ростовский театр оперы и балета рискнул. И дирижер, и режиссер — люди молодые. Дирижер Андрей Иванов, возглавляющий труппу сегодня, на протяжении всей оперы пережимал, форсировал звучность, что явно не помогало певцам. Герман в исполнении Виталия Козина постоянно находился в состоянии истерическом, пел на сплошном нажиме; кроме того, у него явно наблюдаются вокальные проблемы — выход в верхний регистр всегда некрасивый, напряженный. Лирическая часть партии тоже была далека от передачи искренней влюбленности, проникновенности чувств. Однако в четвертой картине Козин доказал, что может петь и играть по-другому, естественно входить в драматургическую ситуацию. Я еще вернусь к этой картине, а пока немного о решении режиссера Павла Сорокина, человека, как и Иванов, молодого.

Самым радикальным его решением стало превращение Летнего сада в первой картине в дом терпимости, в котором офицеры — клиенты, а нянюшки — обслуживающий их персонал. Я немало размышляла над этой неожиданной придумкой и, в конце концов, пришла к выводу, что у Сорокина, верно, четкое конструктивное мышление, поэтому ему потребовалась реприза, которая корреспондировала бы с заключительной картиной офицерского разгула. Нелепость такого решения лично мне очевидна.

Но в спектакле были свои удачи. Женские образы — Лиза в исполнении Екатерины Красновой и Полина Юлии Изотовой — отличались органичным вокально-артистическим комплексом, а четвертая картина, особенно трактовка образа Графини Элиной Однороманенко, по-настоящему увлекла. В том числе и благодаря режиссерской интерпретации. Здесь Графиня — статная величественная дама, которая устала жить и желает умереть. Два собственных выстрела дают осечку, и падает замертво она от страшного испуга только в тот миг, когда Герман подставляет револьвер к своему виску. В ее пении с богатыми тембровыми метаморфозами отражается сильный незаурядный характер, и вся картина дает как бы моментальный срез жизни увядающей, но прежде роскошной дамы.

«Пиковая дама». Графиня — Элина Однороманенко. Ростовский театр


Тень Летнего сада в последнюю минуту все же появляется в спектакле, словно знак рая в сознании умирающего Германа. Как катарсическая идея это решение показалось мне удачным.

 

Концерт становится театром

Перенесемся в Гамбург. В удивительное место — новую Elbphilharmonie (Эльбскую филармонию) — недавно построенное чудо этого города, которое справедливо рождает самые высокие чувства гордости за творческие силы человека. И его грандиозный внешний облик, и внутреннее устройство, и фантастическая по совершенству акустика вызывают восхищение. Там состоялось концертное исполнение легендарной постановки «Травиаты» Верди Робертом Уилсоном. За пультом, разумеется, стоял Теодор Курентзис, дирижировавший созданным им оркестром MusicAeterna. Главную партию исполняла Надежда Павлова.

 

Эльбская филармония


Я, пожалуй, впервые поняла, что Курентзис — человек театра. В том числе и когда он выступает со своим коллективом в концерте. Отсюда, наверное, его сверхсильные контрасты, которые, кажется, не всегда предполагаются композитором. Этот дирижер не просто обладает харизмой, а воздействует на музыкантов, с которыми выступает, на каком-то шаманском гипнотическом уровне, что непосредственно передается и залу.

Мне показалось, что в такой трактовке «Травиата» воспринимается как моноопера. Послушав в жизни великое множество Виолетт, я не могу сравнить Павлову ни с кем, даже с самыми знаменитыми артистками. Создается впечатление, что она теряет частичку жизни, воспроизводя трагическую судьбу своей героини. Да, она замечательная мастерица: свободны регистровые переходы без тени натуги, бесконечное разнообразие красок, прекрасные филировки, но главное — это вокально-артистическое попадание. Полное. Она проживает судьбу героини как свою собственную. Кто-то из ее партнеров ей в этом помогает. Например, испанский певец Айрам Эрнандес (Альфред). Ктото, в частности исполнитель важнейшей роли Жермона Димитрис Тилиакос, скорее нейтрален, а в центральной сцене оперы оказывается даже не очень состоятелен — поет не всегда чисто, порой форсирует, изза чего этот важнейший фрагмент оказывается «игрой в одни ворота».

Четвертое действие оперы, от начала до конца звучащее piano, захватывает амплитудой красок. Контакт оркестра с певицей здесь нерасторжимый. И вообще работу с piano можно назвать особым достижением Теодора Курентзиса и его коллег.

Верный себе, Курентзис достигает сверхсильного контраста, когда дело доходит до массовых сцен. Это особенно ощутимо, потому что и хор под руководством замечательного мастера Виталия Полонского, и оркестр со своим плотным звучанием воспринимаются как неделимый организм. Однако, может быть, благодаря абсолютной сыгранности звучание скорее бьет на эффект, чем направлено на достижение выразительности. Более того, оно плоское, одномерное, forte чересчур громогласное. Я описала свои первые впечатления от услышанного. Но, помня, что Курентзис, по моему мнению, человек театра, подумала, что достигнутый эффект запрограммирован. Возможно, дирижеру нужно было вновь добиться сильнейшего контраста между ранимой, чуткой, тонкой душой героини и — отстраненным равнодушным холодным обществом.

 

Музыка движет драматургию балета

Джон Ноймайер поставил балет «Бетховенпроект». Этот выдающийся хореограф известен по крайней мере двумя важными свойствами. Во-первых, Ноймайер необычайно музыкален. Он работал с творчеством больших композиторов, в частности Арво Пярта и Альфреда Шнитке (никак не вписывается в этот ряд содружество с Лерой Ауербах, что для меня так и остается загадкой). Во-вторых, из известных современных балетмейстеров Ноймайер единственный, кто по-прежнему отдает предпочтение тому виду представления, который почти забыт ныне, — историям в балете. Что, естественно, требует крупного масштаба.

«Бетховен-проект» — возвращение Ной-майера к большой музыке. Здесь именно музыка вершит драматургию спектакля. Не помню случая, чтобы камерную музыку разыгрывали на сцене в уже начатом спектакле. Так открывается «Бетховен-проект». Замечательный пианист Михал Бялк играет на рояле, как и полагается, с открытой крышкой «Героические» вариации с фугой op. 35. Потом на сцену выходят и другие музыканты — звучат отрывки из «Трио призраков», Сонаты для фортепиано No 7 D-dur op. 10 No 3 и Струнного квартета No 15 a-moll op. 132. К Бетховену приходят «гости».

Музыка известного контрданса объединяет все основные части балета — первую, названную «Бетховен-фрагменты», звучание малоизвестного балета «Творения Прометея» в качестве интермеццо и вторую часть, где целиком прозвучит «Героическая» симфония.

По моим представлениям, у Ноймайера здесь были самые разные художественные задачи: намеками дать штрихи биографии Бетховена (автор спектакля не называет «гостей» по именам, его образы метафоричные, собирательные), одновременно обобщая тот или иной период его жизни — от юности и неопытности к обретению зрелости; отправить публику к страницам балета «Творения Прометея», вновь опираясь на музыку знакомого контрданса; и, наконец, с помощью массовых танцев во второй части подчеркнуть величие и непревзойденное значение композитора.

Феноменальна по сложности партия самого Бетховена, которую исполняет Алекс Мартинез. Помимо необыкновенной виртуозности она требует потрясающей выносливости, но остается впечатление, что Мартинезу все это дается с завидной легкостью.

 

Алекс Мартинез в «Бетховен-проекте» Джона Ноймайера


Лексика балета и его содержание в целом очень нестандартны. Ноймайер соединяет в свободных сочетаниях признаки как классики, так и contemporary dance. И все участники в высшей степени достойно справляются с необычными трудностями. Назову некоторых, кто исполняет в спектакле самые разные роли. Это Эдвин Ревазов, Боря Бермудез, Анна Лаудере, Патриция Фриза. Тут практически нет или почти нет традиционных балетных номеров — адажио, дуэтов, трио. А если и есть, то совсем неожиданные. Например: юный герой только ищет свое призвание. Мартинез танцует, касаясь ногами струн рояля, как бы вовлекая инструмент в партнеры. Вокруг его шеи повязан белый платок, как у Бетховена на портретной миниатюре Кристиана Хорнемана (1802).

На сцене чаще всего господствует полифония, то есть одновременно действуют разные танцевальные группы. Пластика в основном причудлива, изломана, много прыжков, иногда движения словно подсмотрены в обычной человеческой жизни. Оригинальны поддержки, подчас танцующая группа напоминает современные скульптурные композиции. При этом вся лексика чрезвычайно выразительна и передает сильные страсти, драматические переживания героя и встречающихся ему на пути персонажей. Когда речь идет о молодом Бетховене, включено немало юмористических эпизодов (в частности, фрагмент с озорным лукавым Борей Бермудезом). Примечательно, что, готовя балет, Ноймайер так вошел в роль, что у него заболело ухо. И он счел это отсылкой к несчастью оглохшего гения. Бетховенский проект — на мой взгляд, одно из самых ярких произведений прославленного хореографа, призванного дать новый импульс развитию балетного искусства в мире.

Комментировать

Осталось 5000 символов
Личный кабинет